Алексей Лызлов - Психология до «психологии». От Античности до Нового времени

Путь эмпирического обобщения, предлагаемый Локком, видится В. В. Давыдову искусственным, не отвечающим реальному устройству деятельности и ее развития, не отвечающим и тому, как развивается познание мира людьми. По В. В. Давыдову, необходимо, обучая ребенка, в процессе работы с конкретным материалом привести ребенка к пониманию того содержательно-общего, которое отвечает тому, как этот материал задействуется в той или иной общественной деятельности. Это содержательно-общее абстрагируется из конкретного материала и моделируется теми или иными средствами. А затем от этой абстрактной модели содержательно-общего мы «восходим» к конкретному: учимся пользоваться ей в разных конкретных случаях, понимая, как это «общее» работает в конкретном. Полный такой цикл представляет собой движение от эмпирически конкретного через выделение в нем содержательно-всеобщего к умственно-конкретному.

Но вернемся к XVII веку. Еще один автор, о котором обязательно нужно сказать, это Г. В. Лейбниц. Лейбниц был не только одним из крупнейших философов своего времени, но и одним из лучших математиков. И если Декарт, будучи прекрасным ученым, математиком, естествоиспытателем, в сферу философии не вводит напрямую ходы мысли, связанные с математической наукой, то у Лейбница такое случается. С этим, в частности, хотя и не только с этим, связана сложность его философии. Некоторые моменты в ней до сих пор являются предметом обсуждения ученых. Например, понимание Лейбницем тела – это до сих пор обсуждаемый историками философии вопрос. Что означает его формулировка, говорящая, что тело – это окрестность монады? Является ли при этом само тело монадой? Лейбниц иногда дает формулировки, оставляющие интерпретатору довольно много свободы, так что оказываются возможны разные версии того, как это следует понимать.

Итак, перед нами весьма сложный мыслитель, и мы попытаемся кратко осветить лишь самые основные для истории психологии моменты его философии.

Так же как Декарт и Спиноза, Лейбниц предлагает свой вариант ответа на вопрос о том, сколько существует субстанций. Мы помним, что субстанция – это то, что не определяется в своем существовании ничем внешним по отношению к себе; что Декарт, воспроизводя в этом учение схоластов, говорит о Боге как субстанции в собственном смысле слова и о двух тварных субстанциях – «вещи мыслящей» и «вещи протяженной»; что Спиноза в полемике с Декартом отстаивает мысль о том, что есть одна и только одна субстанция – Deus sive Natura, Бог, или Природа. Так вот, Лейбниц дает на вопрос о количестве субстанций свой ответ. По Лейбницу, субстанций бесконечно много, точнее, они образуют счетное множество. Несколько огрубляя, можно сказать, что каждая душа, по Лейбницу, это простая субстанция. Простую субстанцию Лейбниц называет монадой (от слово монос, единица). Монада не определяется внешними воздействиями на нее, каждое следующее состояние монады вытекает из ее предыдущего сообразно присущей ей устроенности.

При этом монады в своем существовании взаимно согласуются друг с другом. То, как это мыслит Лейбниц, очень важно понять. С одной стороны, есть бесконечное множество монад, и каждая живет сообразно собственной устроенности, а с другой стороны, согласно Лейбницу, есть единый универсум, единый мир, и каждая монада – живое зеркало этого универсума. Как может быть зеркало, которое даже в том, что оно отображает, в своей перцепции обусловлено не внешними вещами, воздействующими на него, а своей собственной устроенностью?

Я рискну дать здесь следующую интерпретацию. Мне думается, что Лейбниц выходит к проблематике, которая в психологии начнет рассматриваться только в 30-х годах XX века. Можно вспомнить, например, эксперимент немецкого психолога Х. Вернера, который упоминает в своей «Феноменологии восприятия» М. Мерло-Понти. Х. Вернер проводил серию экспериментов, в которой исследовалось восприятие цветов. Испытуемые при этом находились под воздействием мескалина – вещества, которое, в частности, делает более выраженным то изменение телесных настроек, которое происходит при смене воспринимаемых предметов. Вернер предъявлял испытуемым различные цвета, и испытуемые при восприятии каждого цвета занимали определенную позу, соответствующую восприятию цвета, который предъявлялся. И вот когда экспериментатор попросил испытуемого, например, удерживать позу, которую он принял при восприятии синего, и при этом начинал показывать ему красный, испытуемый не мог опознать, что это красный цвет. У него возникал некий ступор, что-то вроде спазма, и этот ступор проходил только тогда, когда он принимал наконец позу, соответствующую восприятию красного. То есть, когда он сидел в позе для восприятия синего и видел красный, он его не опознавал и в этом смысле не видел, но в то же время он был способен, перестав следовать инструкции, принять позу для восприятия красного и увидеть красный. Значит, каким-то образом он «видел» цвет до того, как был способен его осознанно опознать. При смене наших восприятий мы каким-то образом оказываемся сразу настроены на то, что нами воспринимается. Воспринимающий и воспринимаемое всегда находятся в таких отношениях, где нельзя отдать преимущество ни одному ни другому. Здесь имеет место одновременность. Эту одновременность не удается описать как воздействие или даже взаимодействия, так что, скажем, вещь воздействует на нас, мы обрабатываем это воздействие и т. д. Мы имеем дело с двумя одновременными полюсами – субъектом и миром – в исходном единстве бытия-в-мире; и смена перцепций на полюсе субъекта одновременна смене предметов, которые оказываются перед ним.

Задолго до этих экспериментов Лейбниц пытается, как мне думается, помыслить такого рода одновременность. Монада – живое зеркало универсума. И при этом монада как воспринимающая и внешний мир как воспринимаемый связаны не отношением взаимодействия, а отношением, которое может быть описано как одновременность, «параллелизм». В монаде нет окон, в которые что-либо могло бы войти или из которых что-либо могло бы выйти, говорит Лейбниц.

При этом каждая монада воспринимает мир со своей точки зрения, при этом монады имеют разную степень ясности восприятия. Наше человеческое восприятие ограничено тем, что мы воспринимаем в качестве материи, вещи для нас непрозрачны, мы не можем проникать взглядом сквозь стены и т. д. Это говорит о том, что наше восприятие не является абсолютно ясным. Для Бога – Монады монад – таких препятствий нет, Он может созерцать весь мир одновременно. Но при этом всякая монада является живым зеркалом всего универсума, потому что, хотя мы и не воспринимаем весь мир как целое сразу и одновременно, мы в нашем восприятии мира уже предполагаем определенную его устроенность. Например, мы предполагаем, что у вещи есть задняя сторона. Это предположение настолько для нас естественно, что мы не думаем, что мы зайдем за эту вещь, а там ничего нет. Если мы идем по улице, мы опять же предполагаем некоторое ее возможное продолжение. Она может пойти в гору, вниз, но набор этих вариантов ограничен и соотносится с тем, что́ есть улица. Хотя наш горизонт восприятия ограничен, но мы предполагаем определенную устроенность этого мира и определенный горизонт возможностей того, как мир способен раскрыться нам в процессе смены наших перцепций. В этом смысле как раз можно сказать, что, хотя не всякая монада может одновременно обозреть весь мир, это может только Бог, Монада монад, но всякая монада является живым зеркалом всего универсума.