Шерри Тёркл - Живым голосом. Зачем в цифровую эру говорить и слушать

Таким образом, после откровений Сноудена, старшеклассники начинают разговор об этом человеке, а потом резко переходят к утверждению, что “ Facebook слишком много знает”. А что знает Facebook ? Какую информацию он сохранил? Действительно ли они дали Facebook разрешение использовать свои данные?

Или же они говорят о том, как пытались держаться от Facebook подальше, ведь теперь он стал символом чрезмерного сбора информации в сети, а потом резко переключаются на Сноудена? Вроде бы совсем другой комплекс проблем, однако Сноуден помог молодым людям понять, чем вызвано их беспокойство в целом. Это беспокойство можно, в сущности, охарактеризовать так: сколько всего знает Internet и что он собирается с этим делать? После Сноудена у ценных рекламных объявлений на экранах компьютеров появилась некая предыстория. Кому-то (причем, возможно, многим людям) известно об этих старшеклассниках куда больше, чем то, какие кроссовки они предпочитают [290].

И все-таки этому разговору довольно просто от нас ускользнуть. Стоит нам только его начать, как мы увлекаемся очередным приложением, призывающим нас побольше о себе рассказать: например, мы могли бы рассказать о своем настроении, что позволило бы определить, нет ли у нас проблем со здоровьем. Мы могли бы измерить свой пульс в состоянии покоя или проследить, как долго мы занимаемся спортом каждую неделю. Таким образом мы предоставляем свои данные, чтобы улучшить свое состояние, но при этом откладываем разговор о дальнейшей судьбе этой информации. Если однажды тот факт, что мы не заботимся о своем рационе, хотя нам уже за сорок, будет направлен против нас – например, когда нам будет уже за пятьдесят и речь зайдет о стоимости медицинской страховки, – получится, что мы добровольно предоставили все нужные для этого данные.

Вместо того чтобы поддержать политический разговор, мы регистрируемся в очередном приложении.

Технологические компании могут сказать – и непременно скажут: если вы не хотите делиться своими данными, вам не следует пользоваться услугами этих компаний. Если вы не хотите, чтобы Google был в курсе ваших поисков, не пользуйтесь Google. Когда председателю совета директоров Google задали вопрос, о чем знает его сервис, он, по сути дела, сказал: “главное – хорошо себя вести” [291].

Как мать и гражданка я уже давно чувствовала: в условиях демократии нам всем надо отталкиваться от предположения, что каждому есть что “скрывать”. Речь о некоей зоне частных действий и размышлений, о зоне, нуждающейся в защите, несмотря на весь наш техно-энтузиазм. Нам нужно место для настоящего инакомыслия. Место в ментальном и техническом смысле (эти почтовые ящики!). Это личное пространство, где людям вовсе не обязательно “хорошо себя вести”. На мой взгляд, еще совсем не поздно начать такую беседу о технологиях, о личном пространстве и демократии, и она вовсе не делает нас луддитами, разрушителями машин.

Торо признавался: когда беседа в его хижине становилась слишком громкой и всепоглощающей, он расставлял стулья по противоположным углам дома [292]. Следовательно, когда возникает вопрос, что мы можем узнать о себе с помощью алгоритмов, напрашивается ответ: нужно приветствовать беседы, способные вернуть нас самим себе, нашим друзьям и нашим сообществам. Следуя за Торо, мы объединяем три стула, и комната увеличивается.

Стулья Торо обозначают благотворный круг. Мы находим свой голос в уединении, а потом возвращаемся к людям, принимая участие в частных беседах, развивающих у нас навыки саморефлексии. В настоящее время этот круг разорван; нам все сложнее находиться в одиночестве и вместе с кем-то. Однако мы избегаем бесед лицом к лицу, хотя они обогащают нашу фантазию, помогая воображаемому стать реальным. Нам все сложнее понимать других и быть услышанными.

Тем не менее мы демонстрируем потрясающую приспособляемость. Меня совсем не удивляют результаты исследования, в рамках которого дети проводили время в летнем лагере без цифровых устройств: выяснилось, что у них начинали восстанавливаться навыки эмпатии [293]. Исходя из моего собственного опыта наблюдений за детьми в таком лагере, я увидела, как легко им было почувствовать – словно впервые – ценность беседы с самими собой и другими людьми.

Мои собеседники в этом лагере говорили об уединении и эмпатии. Ребята признались, что им гораздо интереснее со своими летними друзьями, чем с одноклассниками. Вот как они определили различия в общении: в домашних условиях они обсуждают с друзьями то, что видят на экранах своих телефонов; в летнем лагере они обсуждают друг с другом то, что приходит им в голову.

Участвуя в ежевечерних беседах в домике, я слышала, как ребята говорят об укреплении отношений с вожатыми. Дело в том, что те смогли предложить подопечным нечто почти экзотическое: безраздельное внимание. Находясь при исполнении своих обязанностей, вожатые тоже делали перерыв в использовании телефонов.

Многие дети каждое лето приезжают в этот лагерь, где запрещены электронные устройства. Некоторые из тех, кто вернулся, делятся наблюдением: каждый год они замечают, что больше нравятся себе в конце лета. По их словам, они становятся лучше как друзья и члены команды. Кроме того, у них налаживаются отношения с родителями.

Ребята откровенно признаются, что им совсем не просто сохранить свои “летние «я»”, когда они возвращаются домой. Там родные и друзья целиком захвачены технологиями, поэтому трудно не последовать их примеру.

В лагере я тоже усваиваю множество уроков. Например, мы не обязаны сдавать телефоны, но должны пользоваться ими более осознанно. Иногда, так же осознанно, мы должны делать перерыв. Вспоминается, как Клиффорд Нэсс сравнивал отделы мозга, отвечающие за эмоции, с мышцами: они атрофируются, если их не тренировать, но их можно укрепить посредством беседы лицом к лицу [294]. Время, проведенное без телефонов, оказывает восстановительное действие. Оно дает нам время попрактиковаться.

Большинству из нас придется упражняться в беседе вовсе не в летних лагерях, свободных от устройств. Мы станем идеальными собеседниками, если создадим охранные зоны – места, свободные от технологий, – в своей повседневной жизни. Чем больше времени мы будем проводить вдали от устройств, тем лучше научимся определять, когда нам действительно необходимо уединение, а когда мы можем уделить друг другу безраздельное внимание.

По мере того как мы привыкнем к необходимости бесед “без цифровых устройств”, мы научимся сами о них просить. Кроме того, мы будем серьезнее воспринимать просьбы других людей: когда ребенку нужно, чтобы родитель его выслушал; когда учитель хочет достучаться до учеников, которые отвлекаются; когда участники деловой встречи стараются устранить серьезное непонимание; когда друг обращается к другу со словами: “Я хочу поговорить”.