Марк Фишер - Призраки моей жизни. Тексты о депрессии, хонтологии и утраченном будущем

Все эти следы должны быть вычищены из «Реставрационного» Лондона 137к торжественному открытию Олимпиады-2012. Страницы «Savage Messiah», любовно изображающие пласты всякого хлама, буйные заросли зелени и заброшенные зоны города, – это прямая противоположность глянцевым картинкам, которые Комитет по проведению Олимпийских игр развесил по ныне плотно патрулируемым, огороженным и оснащенным видеонаблюдением берегам реки Ли. «Cool Britannia» 138времен Блэра служит шаблоном для обезболенного образа Лондона, сконструированного «креативными индустриями». Прошлое возвращается в качестве рекламной кампании. Альтернативы не просто перекрываются чем-то новым или вычеркиваются совсем – они возвращаются в качестве собственных симулякров. Знакомая песня. Взять тот же Уэствэй, печально известную в прошлом двухполосную магистраль в Западном Лондоне; про́клятое пространство, некогда мифологизированное Баллардом, панками и Крисом Пети, – сегодня оно превратилось в очередные модные декорации:

Эта лиминальная территория, снискавшая дурную славу в 70‐х, в 90‐х восстановила репутацию благодаря MTV и унылым СМИ. Уэствэй превратился в задник для кретинизма Gorillaz, невнятных обложек драм-н-бэйс альбомов и фотосессий в корпоративных скейт-парках.

«Cool Britannia». Бородатый анекдот.

«Пространство» становится здесь ценнейшим ресурсом. Ноттинг-Хилл.

Повернутые на Нью-эйдже чудилы толкают дорогущий хлам. Гомеопатия, бутики, гадание на ангельских картах и лечение кристаллами.

СМИ и большой бизнес, с одной стороны, псевдомистицизм и суеверия – с другой: все стратегии отчаявшихся горожан и их эксплуататоров в Лондоне периода «Реставрации»… Пространство здесь и в самом деле ресурс. Тенденция, которая проявилась 30 лет назад и усилилась, когда муниципальное жилье распродали и ничем не заместили, достигла апогея в первые годы XXI века, вылившись в безумный взлет цен на недвижимость. Если вы ищете простое объяснение возрастающему консерватизму в культуре или захвату Лондона силами «Реставрации», то вы его нашли. Как заметил Джон Сэвидж в книге «England’ s Dreaming» 139, Лондон во времена панков все еще был разбомбленным городом со множеством котлованов, убежищ, свободных пространств, которые можно было бы временно занять или даже превратить в сквот. Когда эти пространства закрыли и огородили, практически вся энергия города стала направлена на выплату ипотеки или уплату аренды. Не осталось времени экспериментировать, двигаться куда-то, заранее не зная, где окажешься. Цели и задачи необходимо обозначать заранее. «Свободное время» стало сродни реабилитации. Ты тянешься к тому, что успокаивает, что помогает максимально зарядиться перед рабочим днем: к старым, знакомым мелодиям (или чему-то, на них похожему). Лондон превратился в город изможденных роботов, подключенных к своим айподам.

В «Savage Messiah» город предстает как простор для блужданий и мечтаний, как лабиринт переулков и зон, противостоящих процессу джентрификации и «развития», кульминация коего будет приурочена к жалкому гиперзрелищу 2012 года. Борьба здесь идет не только за (исторический) вектор времени, но и за способы это время тратить. Капитал требует, чтобы мы перманентно выглядели занятыми, даже если делать нам нечего. С позиции неолиберального магического волюнтаризма вокруг нас всегда есть возможности, к реализации которых стоит стремиться, или же мы можем сами создавать такие возможности. Время, которое мы тратим не в суете и погоне за успехом, – это потерянное время. Весь город ввергнут в колоссальных масштабов имитацию активности, фантазм производительности, где на деле очень мало что производится, – экономика воздушного шарика, наполненного банальным бредом. «Savage Messiah» имеет дело с бредом иного рода: с отказом от принуждения быть собой, с медленным распадом биополитической идентичности, с обезличенным путешествием в город чувственности, существующий бок о бок с деловым мегаполисом. Чувственность здесь не завязана на сексуальности, хотя порой включает и ее; это искусство коллективного наслаждения, которое позволяет увидеть и ухватить – хоть на мгновение – другой мир за пределами работы. Время ускользает, стираются дни, разговоры тянутся и вьются струйками дыма, прогулки не имеют четкого направления и длятся часами, бесплатные вечеринки гремят в старых производственных помещениях и отдаются эхом еще несколько дней спустя. В городе путь от анонимности до общения может быть очень коротким. Вот вы на улице – а в следующий миг уже в чьем-то жизненном пространстве. Иногда проще говорить с незнакомцами. Мы устанавливаем мимолетные тесные контакты, прежде чем снова раствориться в толпе, но у города есть свои рычаги активации воспоминаний: какая-нибудь многоэтажка или улица, которую вы давно не видели, напомнит вам о людях, встреченных лишь однажды, много лет назад. Доведется ли вам увидеть их вновь?

Как-то меня пригласили на чашку чая в многоквартирный дом по проекту группы «Тектон» 140на Хэрроу-роуд, один старичок из центра, где я работаю. Я ходила с ним за покупками на Килберн-Хай-роуд и поливала фуксии у него на балконе. Говорили мы в основном о бомбардировке Лондона и о больницах. Раньше он был ученым; он составлял списки покупок на конвертах из коричневой бумаги, которые лежали у него, датированные, в жестяных коробках из-под печенья.

Я скучаю по нему.

Скучаю по ним всем.

«Savage Messiah» использует анахронизм как оружие. На первый взгляд, да и на ощупь (а тактильные ощущения играют здесь ключевую роль: на бумаге зин воспринимается иначе, чем при просмотре с экрана), «Savage Messiah» кажется чем-то знакомым. Сам формат, сочетание фотографий, печатного шрифта и рисунков, использование ножниц и клея вместо цифровых редакторов – благодаря всему этому «Savage Messiah» выглядит вневременным (но притом не выглядит устаревшим). Обложки панк- и постпанк-пластинок и фанзины 1970‐х и 1980‐х годов осознанно включали элементы параискусства. Ярче всего мне вспоминается Джи Ваучер, которая создавала парадоксально фотореалистичные бредовые обложки и постеры для анархо-панк-группы Crass. «Через стилистику своего зина я пыталась вернуть радикальный политический подтекст эстетике, которую сделали беззубой различные рекламные кампании, клубные вечеринки в Шордиче 141и т. д.», – говорит Форд. «Визуально анархо-панк там был повсюду, но он был полностью лишен своего изначального радикального критического посыла. Важно было вернуться в тот момент истории, между концом 70‐х и началом 80‐х, в период общественных потрясений, бунтов и забастовок, когда культура бурлила и рвалось полотно повседневности». Такое «возвращение» к постпанку – дорога к альтернативному настоящему. Но это возвращение лишь к определенному сочетанию стилей и техник – на деле в те времена не существовало ничего идентичного «Savage Messiah».