Павел Соболев - Insipiens: абсурд как фундамент культуры [litres самиздат]

"Все, что там происходило, совершенно очевидно, имело функцию демонстрации власти" (Шмидт, 2011, с. 241).

Последние научные данные показывают, что проведение общественных пиров в сакральных зонах особым образом оформленного пространства на территории поселений и в отдалённо расположенных культовых центрах являлось важной частью ритуальной жизни древних обществ, и функцией этого действа была выстраивание иерархий и символическая коммуникация между отдельными индивидами или их группами (Корниенко, 2018). Если в упоминавшемся выше празднике заслугучаствовал целый коллектив, то с целью демонстрации своего превосходства над другим соседним коллективом как раз вполне возможно было возведение монументальных культовых строений неутилитарного назначения (Берёзкин, 2013b, с. 197), которые бы одним своим видом внушали мысли о могуществе данной группы.

Важно понимать, что сходное поведение для повышения и поддержания собственного престижа не было уделом какой-то глубокой древности, но практиковалось и много позже – уже в исторический период даже Западной цивилизации. У древних римлян этот аналог потлача носил название эвергетизма. Суть его была в следующем:

" Знатные особы должны были оплачивать от своих щедрот публичные зрелища, которые они устраивали ежегодно для увеселения сограждан, если только имели для этого достаточно средств, поскольку каждый, принявший чин в муниципалитете, должен был платить, платить и платить. Они вносили заранее оговоренную сумму в городскую казну, оплачивали зрелища в том городе, где занимали должность, или строили на свои средства общественные здания. Если же финансовое положение должностного лица не позволяло ему осуществить ту или иную трату в данный конкретный момент, нужно было письменно изложить публичное обещание сделать это позднее самому или возложить данную обязанность на своих наследников. И это было еще не все: вне зависимости от должности, представители знати по доброй воле строили и дарили городу здания, устраивали для сограждан гладиаторские бои, публичные пиры или праздники. Подобный вид меценатства в Римской империи был распространен не меньше, чем в современных Соединенных Штатах, с той только разницей, что направлен он был исключительно на украшение города и развлечение горожан. Большая часть амфитеатров, этой застывшей в камне роскоши, была подарена городам меценатами, которые таким образом оставляли о себе в городе вечный памятный знак " (Вейн, с. 131).

Что примечательно, такого рода меценатам даже ставили надгробные плиты с особой отметкой об их щедрости – это не может не напомнить манеру установки монолитов перед домом организатора "праздника достоинства" у описанного выше индийского племени.

" Ещё во времена Римской Республики члены сенатского класса завоёвывали себе популярность, устраивая публичные зрелища и пиры, не столько для того, чтобы сделать что-то приятное для народа, сколько для подкупа избирателей; традиция сохранилась и после упразднения выборов. Впрочем, как говорит Жорж Виль, «за корыстным стремлением к власти может скрываться более или менее бескорыстное желание нравиться толпе, только и всего»" (Вейн, с. 137). " Каждый хотел превзойти другого и иметь возможность сказать, что он «первый» или «единственный», кто тратит деньги с такой неслыханной щедростью " (с. 139).

Привычное нам понимание богатства как чего-то, что предназначено для материального улучшения жизни обладателя, оказывается совершенно неприменимым для оценки понимания богатства в далёком прошлом. Богатства тогда не просто не сберегались, а как раз наоборот – демонстративно тратились, просто уничтожались и зачастую полностью, и всё это с одной лишь целью – повышение собственного социального статуса, стремление выделиться и завоевать умы соплеменников. Кичливость. Целью всякого папуасского бигмена было не получение каких-то экономических выгод и даже не выгод политических. Всё в итоге сводилось к славе. " Он предстаёт не столько лидером, сколько героем " (Салинс, 2018). Хотя есть учёные, полагающие, что финальной целью таких действий всё же порой оказывалось получение реальной власти в сообществе.

" Истоки такого соперничества, восходившие в конечном счете к жажде престижа, авторитета, были своего рода психологическо-поведенческим стереотипом, опиравшимся на престижную экономику […] В триаде престиж – авторитет – власть вершиной и конечной целью амбициозного честолюбца является достижение реальной власти, т.е. возможности в конечном счете не только руководить, но порой и навязывать свою волю управляемому коллективу, что означало достижение высшей точки на общепризнанной шкале социальных ценностей. Хотя власть старейшины опиралась только на престиж и авторитет, да еще к тому же довольно дорого стоила ее обладателю, к ней стремились многие " (Васильев, 2013).

Так зарождалось социальное расслоение, но в основе него лежал не материальный ресурс, а сугубо представления престижного характера: тот, о ком слагают легенды, уже принадлежал к другому социальному классу, нежели тот, о ком легенд не слагают, хотя у второго и могло быть больше имущества.

И вот эта роль престижа кардинально противоречит воззрениям марксистов да и просто экономистов на роль материальных благ в прошлом: богатства были важны не в материальном плане, не как средства удовлетворения каких-то "объективных потребностей" в еде или одежде, а именно как средства для завладения народным вниманием и признанием. Человеку был важен его социальный статус. Похоже, престиж был ничуть не меньшей потребностью, чем потребность в еде или питье, ну или как минимум стоящим сразу после них.

"Эти обычаи, в частности дарственный обмен, являются антиподом современной коммерческой практики. Классическая экономика предполагала, что первыми формами обмена был натуральный обмен. Как могла она подумать, что изначально такой способ приобретения, как обмен, удовлетворял не потребность в приобретении, а, наоборот, потребность в утрате и расточении? Сегодня классическая концепция представляется кое в чем спорной" (Батай, 2006, с. 147).

Но будет ошибочно думать, будто такая система ценностей осталась где-то в древности, и сейчас на смену ей пришла исключительно рациональная по своей сути манера материального потребления. В современных мировых культурах вопрос престижа всё так же очевиден, и в действительности его роль ничуть не стала меньше. Современное отношение к материальным благам по-прежнему наполнено духом престижа и это отчётливо выражено в феномене демонстративного потребления: стремление приобретать самые последние модели чего бы то ни было, хотя и предыдущая модель ещё совершенно функциональна. Высокая цена оказывается конкретным выражением престижа. Расточительство по-прежнему несёт следы потлача и остаётся способом повысить если не собственный социальный статус, то хотя бы самооценку.