Стейнар Бьяртвейт - Одиссей [litres]

Таким образом, конструкция Я одновременно сиюминутна и долговечна. Разумеется, у меня есть убеждения, которые простираются за пределы текущего момента. Но их может легко перекрыть смысл, актуальный в данный момент. Как говорит Кьеркегор: «Жизнь можно понять, лишь оглянувшись назад… но жить можно только вперед» [121] Kierkegaard, S. (2001b). «Journalen JJ». I N. Cappelørn, J. Garff, J. Knudsen, J. Kondrup & A. McKinnon (red.), Søren Kierkegaards skrifter. Bind 18 (s. 143–314). København: Gads forlag, 194. . Подобно тому, как Канеман выделяет моменты счастья и общую удовлетворенность жизнью, существует различие между конструкцией Я в данный момент и той конструкцией, которую мы выстраиваем в течение жизни. Это соответствует различию между феноменологическим и нарративным Я.

Конструкция Я – сиюминутная или долговечная – включает в себя то, чем я являюсь, а также кое-что из того, чем я не являюсь, и никогда не включает в себя всего. Она похожа на след, оставленный на земле. Когда мы пытаемся наступить в оставленный нами отпечаток ноги и в точности воспроизвести его, мы никогда не попадаем на 100 %. Это и есть конструкция Я. И ее состав может меняться от одного момента к другому. (См. ил. 22. «Одиссей». Греческая мраморная скульптура.)

Я вполне могу с этим жить. Я могу смириться с отклонениями, с тем, что она постоянно меняется. Я могу даже принять неизбежные инженерные ошибки. Чего я не могу вынести, так это отсутствия смысла в моей конструкции. Когда мне не удается понять, в чем смысл меня и окружающего мира, остаются лишь отдельные фрагменты лесов. Меня охватывает отчаяние, потому что я ни в чем не вижу убедительного смысла. Я теряю веру в свою конструкцию, и тогда она становится совершенно бессмысленной. Именно это отчаяние описывает Кьеркегор, и оно становится сильнее и болезненнее с каждой новой фазой. Крушение Одиссея – это история потери смысла. Он настолько «многохитрый», настолько polytropos, что его конструкция Я становится шаткой. Если ты постоянно меняешь обличье, как можно увидеть твое лицо? Если ты без конца приспосабливаешься к обстоятельствам, где во всем этом твоя собственная сущность? Конструкция может сломаться, если вы заметите, что ее различные части плохо скреплены между собой. Можно жить в блаженном неведении об этих нестыковках, но если вы их осознали, забыть уже не получится. И когда вас накрывают эти противоречия и защитные механизмы не срабатывают, конструкция ломается в местах сочленений. Вы уже не можете отрицать то, что видите, и вытеснять это из сознания, даже самые замысловатые отговорки и рационализации звучат глупо и беспомощно, противоречия становятся слишком явными, чтобы их можно было проигнорировать. Как если бы внезапно обратили внимание на фоновый шум. Пока вы его не осознавали, он не мешал, но теперь он становится невыносимым. Мораль такова: не ходите на курсы саморазвития, коучинг и психотерапию – они заставят вас отчаиваться в вещах, о которых вы раньше и не думали. Вы можете внезапно обнаружить, что ваша конструкция не имеет смысла.

Именно это заставляет Одиссея плакать. Хитроумный Одиссей, который может адаптироваться к любой ситуации, обнаруживает противоречия в самом себе. В этот момент сталкиваются и обнажаются две стороны его натуры – сообразительный герой и скользкий циник – и проливаются слезы. Многие пытались соединить эти две противоречащие друг другу традиции в изображении Одиссея, пытались и опровергнуть одну традицию, поддержав другую. Стэнфорд защищает Одиссея до последнего и пытается объяснить или оправдать любую ошибку, совершенную его героем [122] Stanford, W.B. (1992). The Ulysses theme. A study in the adaptability of a traditional hero. Dallas: Spring Publications. . Местами это выглядит почти комично. Ведь вся соль именно в том, что Одиссей – polytropos, у него так много образов, что их просто невозможно свести воедино. В какой-то момент это обнаруживает и сам Одиссей. По всей видимости, это происходит тогда, когда его мытарства окончились, опасность миновала и он наконец смог вздохнуть с облегчением. А может, дело было в том, что его как будто вынули из тела и поместили в историю, рассказанную слепым певцом. Противоречия проявились настолько отчетливы, что конструкция зашаталась. Но в конце концов Одиссей восстановил самообладание и сам рассказал свою историю. Правдива ли она? Он очень старался, его рассказ живет уже не одну тысячу лет. Его слава превзошла славу самого Гомера. И все-таки в его истории есть что-то незавершенное, болезненное. Многие писатели задумывались над тем, как Одиссей представился циклопу: меня зовут Никто. Хитро, ничего не скажешь, но вдруг здесь скрыт более глубокий смысл? Ведь тем самым он признает, что у него нет имени, нет личности, нет смысла. И когда он, спасшись, возвращается на корабль, он пытается вернуть себе имя и кричит Полифему: «Если, циклоп, у тебя из людей земнородных кто спросит, как истреблен твой единственный глаз, ты на это ответствуй: царь Одиссей – городов сокрушитель, героя Лаэрта сын, знаменитый властитель Итаки мне выколол глаз мой». Лучше бы он этого не делал. Спутники просят его молчать, но Одиссей в гневе выкрикивает свое имя снова и снова. Вернуть себе имя ему не удастся – вместо этого он потеряет всех своих людей и обречет себя на вечные скитания. Циклоп просит своего отца, Посейдона, наказать Одиссея и не позволить ему вернуться домой, а если и вернется – чтобы это произошло слишком поздно и не принесло ему счастья. Морской бог внял просьбе сына, и боги Олимпа не помешали ему. Даже Афина промолчала. Потому что Никто не может вернуться домой опустошенным. Сначала он должен вернуть себе имя. Поэтому Одиссей в конце концов отправляется в царство мертвых.

У стыда плохая репутация. Незаслуженно плохая, я бы сказал. Терапевтическое сообщество превратило стыд в порок, от которого надо избавляться всеми средствами. Как будто стыд – это болезнь. Как будто он связан исключительно с морализаторством. Мы слышим слово «стыд» и представляем себе свойственный западу пиетизм, и на горизонте маячит белый силуэт молельни. Вечерние молитвы с глазами, устремленными в потолок, и заботливые учителя катехизиса внушили нам это представление. Стыд угнетает душу и подавляет позитивное мышление. Поэтому стыд нужно изгнать, словно беса, которым он и является. Идеал психотерапии – свобода от стыда.

В этом психологов поддерживают социоантропологи. Рут Бенедикт проводит различие между культурами вины и культурами стыда [123] Benedict, R. (1974). The chrysanthemum and the sword.Patterns of Japanese culture. Boston: Mariner Books. . Общество, в котором доминирует идея стыда, вооружено целым набором внешних санкций.