Элизабет Лукас - Свой путь направь к звезде. Душевное равновесие в трудное время

Ах, разве существуют слова, способные утешить в таком горе? В самом толстом словаре немецкого языка среди 800 000 слов не нашлось бы ни одного. Нам остается только Слово, которое «было в начале», – Логос, смысл. Нам не дано понять смысл произошедшей автокатастрофы. Нам с нашими человечески несовершенными представлениями вообще не дано постичь Божественный Промысл. Мы можем только верить, что за порогом нашего понимания существует высший смысл, пронизывающий все существующее. Смысл, в котором и девочке, и ее родителям, и ее братьям отведено свое место и вышвырнуть из которого их не сможет никакая катастрофа, никакая механическая центробежная сила. Но как объяснить все это шестилетнему ребенку?

Я посадила девочку к себе на колени и попросила: «Расскажи, что вы делали по воскресеньям, когда была хорошая погода». «Гуляли, – ответила она тоненьким голоском, – мы ходили на озеро, в открытый бассейн, и брали с собой надувные игрушки: моего большого лебедя – на нем можно плавать верхом, и краба, с которым мой младший брат играет в песке. В этом крабе две дырки, потому что братик таскал его по камням, но папа их заклеил, и теперь краб не сдувается».

Чем дольше она говорила, тем тяжелее становилось у меня на сердце.

Я слегка покачала девочку и прижала ее головку к своей груди. «Закрой глазки, моя маленькая, – начала я. – Сейчас мы с тобой улетим в волшебную страну. Я хочу там кое-что тебе показать».

Малышка послушно прильнула ко мне. «Вы все вместе. Твои родители, твои братья и ты. У вас замечательное настроение, потому что вы собираетесь отправиться в открытый бассейн. В окно вашего дома заглядывает веселое солнце, оно не любит домоседов и поторапливает вас: „Что же вы копаетесь, выходите поскорее! Я отлично прогрело озеро у берега, чтобы ваши водоплавающие игрушки не озябли“. Твоя мама укладывает в сумку ваши купальные вещи, а вы, дети, тем временем надеваете сандалии. Ты ведь уже умеешь самостоятельно надевать обувь?»

Не открывая глаз, девочка кивнула. «Ну и хорошо, – продолжала я. – Теперь вы выходите из дома, и твой папа закрывает дверь. Вы идете по улице. И вдруг, о ужас, родители вспоминают, что забыли полить цветы, которые стоят у вас на подоконниках. А солнце сегодня, как назло, такое жаркое! До вечера цветы могут завянуть. Что же теперь – всей семьей возвращаться домой, чтобы полить цветы? И тут, дорогая, тебе в голову приходит прекрасная идея. Ты говоришь: „Я побегу обратно. Я уже большая, я знаю, где стоит лейка и сколько воды нужно влить в каждый цветочный горшок. А вы идите дальше, я потом вас догоню“. Ты можешь себе представить, что говоришь эти слова?»

Девочка у меня на коленях снова молча кивнула. «Ну вот, поэтому ты возвращаешься домой. Потому что у тебя там важное дело. Потому что ты хочешь доставить радость маме и папе. Они вместе с твоими братьями ушли вперед, к теплому озеру, где все так чудесно и красиво. Скоро ты опять увидишься с ними. И когда ты их догонишь, они горячо и радостно обнимут тебя».

Я помолчала, девочка тоже не говорила ни слова. У меня мелькнуло подозрение, уж не заснула ли она, но уверенность, что она меня все-таки как-нибудь поймет, была сильнее, и я продолжала: «В тот ужасный день, когда вы попали в аварию, все было в точности так же. Твои родители и братья ушли вперед, то место, куда они ушли, невероятно прекрасно, намного красивее, чем ваше озеро. Солнце там светит всегда, даже зимой, когда мы тут мерзнем. Ты еще раз вернулась на нашу землю, где иногда бывает холодно и мрачно. Ты вернулась, потому что здесь тебя ждет важное дело. Где-то в укромном уголке цветут цветы, которым нужна твоя помощь. Они завянут, если ты не придешь полить их».

Я осторожно погладила девочку. Она открыла глаза и выпрямилась. «Но там, где я сейчас живу, на подоконниках нет цветов», – ее возражение прозвучало как робкий вопрос. Я улыбнулась: «Ты это верно заметила. Это особенные цветы, они пока прячутся. Потому что тебе сначала нужно вырасти, и многому научиться, и стать молодой красивой дамой, чтобы мама, папа и братья радовались, глядя на тебя издалека. Но можешь быть уверена: когда-нибудь ты увидишь цветы, из-за которых тебе пришлось остаться здесь и пережить тяжелую разлуку с семьей. Ты их сразу узнаешь по несравненному благоуханию. Этот дивный запах будет похож на призыв: „Пожалуйста, помоги нам, дай нам поскорее глоток воды. Мы отблагодарим тебя своим ароматом!“ Услышав его, ты сразу поймешь, почему ты должна провести здесь еще какое-то время, прежде чем догонять маму, папу и братьев».

Под конец я еще немного поиграла с девочкой и только потом передала ее приехавшей с ней родственнице. Прощаясь со мной, малышка встала на цыпочки и прошептала мне на ухо: «А я правда найду эти цветы?» «Конечно, – ответила я, – ты их обязательно найдешь. Ведь они цветут только для тебя…» Редко когда я бывала настолько уверена в своем «прогнозе», как в этом случае.

Я далека от мысли, что мое кризисное вмешательство утешило девочку. Скорее это были профилактические меры против развития у нее тяги к смерти, и, надеюсь, они достигли цели. У детей, переживающих такие внезапные и невосполнимые утраты, часто появляется внутренняя потребность «последовать за родителями». Это не значит, что ребенок, которому едва исполнилось шесть лет, способен совершить самоубийство, но это значит, что его воля к жизни ослаблена и он становится легкой добычей всевозможных заболеваний.

Надежду на успех дает мне наш прощальный диалог – ведь напоследок девочка думала о цветах, а не об озере. Цветы – символ осмысленных задач, которые это дитя человеческое должно выполнить в будущем, а озеро – символ прекрасных воспоминаний о прошлом. Пусть эти воспоминания останутся с ней навсегда, но пусть они не оказывают давления на ее «здесь и сейчас».

Поговорка «Беда любого научит молиться» звучит немного цинично.

Франклу циничный подход был чужд. Он писал: «Впрочем, не следует пренебрежительно отзываться о тех, кто начинает молиться лишь в несчастье. Непонятно, почему молитва в беде должна быть менее истинной, менее непосредственной и менее первозданной. Вера, к которой приходит человек, когда ему плохо, нередко ее называют „окопной верой“, мне дороже, чем вера, которую человек исповедует, пока у него все в порядке, – я бы назвал ее „верой деловых людей“. Как часто вид неба открывается нам лишь поверх руин!»

Как трогательно звучит у Франкла это последнее предложение! Я часто цитировала его в беседах с людьми, чьи жизненные планы были перечеркнуты жестокой судьбой, и почти всегда одна только эта фраза помогала им, согнутым, хоть чуть-чуть выпрямиться.