Джеймс Бьюдженталь - Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

Когда рассуждаешь о таких вещах, вся штука в том, чтобы по­вернуться внутрь самого себя. Необходимо рассматривать эти по­ложения, основываясь на непосредственном внутреннем опыте (а не пытаться анализировать каждую идею, пользуясь обычными внешними понятиями). Иными словами, эта идея слушающего Я, или внутреннего чувства, которое обеспечивает осознание внутрен­него опыта, может показаться странной, если мы судим с внеш­ней точки зрения и привыкли рассуждать о людях категорично. Точно так же, когда мы пытаемся судить о самих себе в этой внеш­ней манере, рассматривая "себя" и "свое Я" как объекты, то мы вряд ли различим это внутреннее чувство. Но когда мы, напро­тив, повторно переживаем внутри себя чувство внутреннего осоз­нания в тот момент, когда мы целиком захвачены какой-либо де­ятельностью, то понятие об этом внутреннем чувстве кажется нам знакомым.

Самое простое заключается в том, что Я являюсь центром сво­ей жизни. Слово "Я" мы используем для обозначения того, что является нашим уникальным опытом, уникальным в том смысле, что Я относится не к объекту, который можно увидеть, а к само­му процессу восприятия объектов. Точно так же, как мой глаз не может увидеть сам себя, точно так же и мое Я не может увидеть себя, не может стать объектом для самого себя. Это само видение, подлинный процесс осознания.

Если я хочу переживать свою жизнь во всей полноте, я должен переживать ее в ее центре — мне необходимо чувствовать свое "Я". Вот что такое внутреннее осознание. Это переживание своего Я.

Я переживаю свое Я, когда точно знаю, что хочу чего-нибудь и хочу этого, потому что Я этого хочу, а не потому, что кто-то или что-то говорит мне, что я должен этого хотеть, или что большин­ство людей хотят этого, или что четыре из пяти авторитетных ме­диков рекомендуют это. Мое сознание, что я хочу, непосредствен­но, бесспорно и беспричинно. (Конечно, я могу оглянуться назад и найти причины или задавать вопросы и так далее, но это совсем не то, что просто хотеть.)

Хочу подчеркнуть, что ни в коем случае не преуменьшаю роль разума, критических способностей, осознания потребностей дру­гих людей, заботы о будущем или каких-либо еще аспектов бытия как целого, которые участвуют в окончательном действии, кото­рое я могу предпринять. Например, я не рассматриваю разум и чувства в качестве противников, борющихся за господство над моей жизнью, — взгляд, популярный сегодня в некоторых кругах. Я разделяю идеал целостности, который, по моему убеждению, предполагает следование по пути, а не достижение цели. Мое внутреннее чувство — если понимать его наиболее полно — это один из аспектов той потенциальной целостности, которая составляет мою подлинную природу.

Иногда мне требуется время, чтобы обратиться к своему внут­реннему чувству. Может быть, я испытываю смутное чувство го­лода. Если я не отправляюсь посмотреть, что находится в холодиль­нике, или не изучаю меню, или не думаю о том, что бы мне съесть, я могу сделать нечто другое: просто открыться самому себе и позволить своему желудку, рту и всему моему осознанию сказать мне, что я — только я — действительно хочу есть или пить. Очень существенно: если я буду делать это регулярно, и стану разумно следовать тому, что обнаружу, возможно, у меня не будет проблем с весом, диетой или с поддержанием необходимого баланса бел­ков, жиров и углеводов, что так хорошо описано у Пирсонов.

Я могу переживать свое Я иначе, чем посредством желаний, которые слышу внутри себя. Я могу достичь ощущения вовлечен­ности в жизнь, если позволяю себе узнать и испытать эмоции, которые являются подлинно моими... если я позволяю мыслям свободно течь и не пытаюсь ограничивать их критериями логично­сти, правильности, осмысленности или какими-то другими обще­принятыми нормами... если мое тело движется свободно, радост­но и спонтанно... если я действительно открыт для другого человека, а тот открыт для меня... или если я глубоко погружен в свои мысли, чувства, воспоминания и влечения в процессе так на­зываемой глубинной психотерапии.

Я в наибольшей степени чувствую себя живым, когда открыт всему многообразию моей внутренней жизни — желаниям, эмоци­ям, потоку мыслей, телесным ощущениям, взаимоотношениям, рассудку, предвидению, заботе о других, ценностям и всему ос­тальному внутри меня. Я в наибольшей степени жив, когда могу позволить себе пережить, действительно реализовать все это мно­гообразие и даже по-настоящему почувствовать и выразить свою целостность. Это звучит почти как невыполнимое требование. На самом деле это лишь кажется невозможным. Человек способен воспринимать огромное количество материала из различных источ­ников и с невероятной тонкостью объединять его на бессознатель­ном уровне способами, до которых далеко самым современным и сложным компьютерам. Неспособность человечества понять и оце­нить значение подобного объединения — это один из главных ис­точников многочисленных трагедий, которые мы навлекли на себя. Слишком часто мы выбираем что-то одно — духовный или чув­ственный опыт, интеллект или эмоции, расчет или спонтанность — вместо того, чтобы стремиться к целостности, составляющей по­тенциал.

Раз внутреннее осознание является столь непосредственным выражением нашей подлинной природы, почему же мы не исполь­зуем свое внутреннее чувство постоянно, в течение всей нашей жизни? Как я уже предположил, по большей части наше раннее воспитание учит нас игнорировать — частично или полностью — сигналы нашего внутреннего чувства. Родители и учителя из луч­ших побуждений стремятся "социализировать" ребенка так, что­бы его собственные желания, чувства и склонности не привели к конфликту с окружающим миром.

Сильное скрытое воздействие, делающее нас менее восприим­чивыми к нашей внутренней жизни, — это старый любовный ро­ман западного общества с объективностью. Мы привыкли думать, что субъективное — синоним слишком сентиментального, нена­дежного и опрометчивого. В результате мы пытаемся избавиться от наваждения быть самим собой — внутренне переживающими суще­ством — и начать рассматривать себя как изделия какого-то детрой­тского конвейера, во многом взаимозаменяемые и совсем не це­нящие те остатки уникальности, которые ускользнули от бдитель­ного ока фабричного контролера. Достоинство объективности со­стоит в том, что она на время тормозит часть наших переживаний, чтобы мы могли лучше распознать строение окружающего мира. Но ее истинное значение сводится на нет теми, кто не верит в целос­тность человека и позволяет объективности претендовать на все наше существование. Бихевиористы в своих крайних проявлениях не удовлетворяются представлением о том, что объективность обес­печивает нам особые линзы; напротив, они настаивают, что все другие взгляды иллюзорны. Сейчас, как и можно было с легкос­тью предвидеть, поднимается протест в виде антиинтеллектуализ­ма, который вновь начинает ценить субъективность и развенчива­ет разум.