Джон Спонг - Иисус для неверующих. Основатель христианства без мифов, легенд и церковных доктрин

Но такого объяснения не хватало. Внутренний конфликт в учениках никуда не исчез. Реальность смерти Иисуса по-прежнему противоречила реальности их жизни рядом с ним. Как Бог мог сказать «нет» вести Иисуса, несущей лишь любовь и прощение? Как Бог мог проклясть того, чья жизнь переступала любые границы и усиливала человеческое начало во всех Божьих творениях? Как Иисус мог быть силой жизни в самом глубинном смысле этого слова – и не быть при этом исполнителем воли Божьей? Возможно ли отдать другим свою жизнь и любовь так свободно – и в то же время быть виновным в преступлении, караемом смертной казнью? Картина никак не складывалась, и ничто не могло разрешиться. Смятение и душевная мука, вызванные Распятием у учеников, были жестоки и нескончаемы.

Этот неразрешенный конфликт – одна из причин, по которой я считаю, что между Распятием, опытом, вызвавшим его, и Воскресением, опытом, в котором он наконец нашел свое разрешение, прошло довольно много времени, а «три дня» – просто литургический символ. Иные части евангельской истории, как уже отмечалось, предполагают, что пасхальное преображение отделено от муки Распятия большим временным промежутком (Лк 24; Деян 1, 2; Ин 21). Для тех, кто изучает циклы горя, в этих пассажах – свидетельства, позволяющие установить, что ученики скорбели где-то полгода, а может, и год после Распятия [87] Элизабет Кюблер-Росс в своей книге «О смерти и умирании» (“On Death and Dying”) описывает в общих чертах этот процесс. Детали см. в библиографии. .

То, что мы видим в Евангелиях, написанных по крайней мере спустя два, а возможно, даже три поколения после трагедии Распятия, – способ разрешить этот конфликт. Смерти Иисуса придали цель. По словам Павла, то была смерть «за грехи наши» и «по Писаниям». Слова, предположительно, произнесенные Иисусом на кресте, из крика богооставленности («Боже Мой, Боже Мой! Зачем оставил Ты Меня?»), который есть только у Марка (15:34) и Матфея (27:46), превратились у Луки в выражение победы и триумфа в последних словах Иисуса: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой» (23:46), а у Иоанна – в намек на новое творение, когда Иисус объявляет: «Совершилось» (Ин 19:30), обыгрывая историю из Книги Бытия, в которой творение завершено и наступил навеки день седьмой (Быт 2:1).

Как Бог мог сказать «нет» вести Иисуса, несущей лишь любовь и прощение? Как мог проклясть того, чья жизнь переступала любые границы?

Уже много времени спустя после Распятия смерть Иисуса стали уподоблять смерти пасхального агнца, и тогда же ее начали соотносить с жертвенным ягненком Йом-Киппура, чья смерть понималась как выкуп, требуемый Богом, чтобы восстановить разрушенное творение, а кровь – как цена, уплаченная за падение. В связи Иисуса с пасхальным агнцем, как считалось, была сокрушена сила смерти, а в его связи с ягненком Йом-Киппура обреталось искупление. Его гибель, осмысленная, наконец, через эти символические толкования, теперь обладала властью разодрать завесу в Храме, отделявшую Святое место, где могли находиться люди, от Святая Святых, где предположительно пребывал только один Бог (Мк 15:38; Мф 27:51; Лк 23:45). Вот лишь некоторые из символов, превративших смерть Иисуса из нестерпимой трагедии в сознательный акт искупления.

Все это развитие понимания Иисуса шло в русле повсеместного теистического представления о Боге. Этот Бог, живший выше неба, был оскорблен человеческим непослушанием и требовал наказания и воздаяния. Когда же наказание оказалось большим, чем способна вынести падшая человеческая суть, преодоление греховности и восстановление единства с Богом стало исключительной прерогативой одного лишь Бога. И Бог в своей бесконечной милости вошел в историю в лице человека по имени Иисус посредством чудесного рождения. Бог доказал присутствие божественной силы в жизни Иисуса, дав ему способность совершать то, что мог совершать только Бог: прощать грешников, исцелять болезни, преодолевать пороки падшего мира, управлять силами природы в качестве их творца, стоять на грани между жизнью и смертью, воскрешать мертвых, выйти из гробницы, в которой его пытались удержать, чудесным образом вознестись на небо, чтобы завершить свое путешествие туда и обратно и представить Богу искупленное творение и искупленное человечество. Сначала этот способ рассказать историю Иисуса был намечен в Евангелиях, затем закрепился и стал догмой в символах веры, а еще позже – в доктринах и таинствах Церкви. Но любые объяснения всегда основываются на мировоззрении, в условиях которого сформировались. Едва оно умирает, умирают и они. Если опыт встречи с Богом в Иисусе и далее будут отождествлять с объяснением, основанным на взглядах I века на Бога, небо и чудеса, оно также неизбежно умрет. Вот с чем мы сталкиваемся сегодня, и именно поэтому так необходимо освободить Иисуса от оков религиозных взглядов вчерашнего дня, предложив портрет «Иисуса для неверующих».

Поставим вопрос иначе: что именно опыт Иисуса говорит нам о жизни, о Боге, о цели, о вечном стремлении к единству и о том, что значит единение с Богом? Только если мы сумеем ответить на данный вопрос, Крест сможет стать для нас приемлемым символом вместо знака теистического божества, садиста по натуре, который потребовал принести в жертву собственного сына в уплату за грех. Когда такие богословские представления проникают в наши литургии, они способствуют человеческой деградации и подпитывают собой фетиши, созданные христианами вокруг искупительной силы крови, пролитой Иисусом. Эта внешняя структура – с ее языком жертвоприношения, оскорбительным образом карающего Бога и характеристикой человеческой жизни как падшей, греховной и сломленной, способной лишь молить о милосердии, – доказала свою несостоятельность, и теперь ее нужно демонтировать. Именно это мы и попытались сделать на страницах данной книги. Многих беспокоит то, что когда это здание снесут, на его месте не останется ничего. Если это так, нам следует честно это признать и смириться с тем фактом, что христианство умерло и началась история постхристианского мира.

Однако я, верующий христианин XXI века, с этим не согласен. Моя задача не в том, чтобы искусственно вдохнуть жизнь в символы вчерашнего дня. Они этого не стоят, да и не способны к дыханию. Моя задача – проникнуть в тот опыт, который породил эти ныне устаревшие и умирающие символы, затем найти слова, соответствующие моему мировоззрению, и передать всю силу опыта Иисуса. Естественно, я не могу сделать это на все времена: это уже совершили апостолы, и не мне с ними состязаться. Я могу лишь сделать это для своего времени.

Я не могу объяснить, что такое Бог и каков он, – впрочем, этого не может никто, хотя веками мы притворялись, будто делаем именно это через наши символы веры и доктрины. Реальность Бога не изложить в определениях. Ее можно лишь пережить на опыте, причем следует признать: даже опыт может оказаться не чем иным, как иллюзией. А теизм – просто еще одно несовершенное человеческое определение Бога, от которого следует отказаться.