Дмитрий Узланер - Постсекулярный поворот. Как мыслить о религии в XXI веке

Этот текст начался со ссылки на классическое исследование Липсета и Роккана. Если использовать их оптику, то в таком случае конец проправославного консенсуса выглядит как нормализация религиозной ситуации в России: мы приходим к стандартному общественному расколу по линии отношения к церкви и религии. Таким образом, проправославный консенсус можно считать специфическим постатеистическим феноменом, который не мог продолжаться долго. Конфликт вокруг церкви и религии является знаком того, что Россия возвращается к стандартному паттерну европейских наций, разделенных по вопросам религии. Однако Фурман и Каариайнен, авторы концепции проправославного консенсуса, предлагают альтернативную оптику, в которой реакция российского общества на религию представлена в виде раскачивающегося маятника — от полного отвержения религии к ее полному принятию [669] Фурман Д., Каариайнен K. Религиозность в России в 90-e годы XX — начале XXI века. С. 7–11. . В такой перспективе мы, возможно, являемся свидетелями обратного движения маятника — от гегемонистской религиозности к ее не менее гегемонистскому отрицанию. Так что же перед нами — нормализация или очередное колебание маятника? Оставим этот вопрос открытым.

Политика и религия всегда были взаимосвязаны. Однако характер этой взаимосвязи менялся. Если до XVII в. религия была одним из важнейших факторов, определявших структуру политической власти, а также вопросы войны и мира, то

вслед за Вестфальским миром 1648 года и последующим развитием централизованных государств сначала в Западной Европе, а затем через европейскую колонизацию и в остальных частях света политическая значимость религии как во внутренней, так и во внешней политике существенно снизилась [670] Это расширенная версия текста, опубликованного ранее в сокращенном виде как: Узланер Д. Религия и политика: неразрывный симбиоз? // Россия в глобальной политике. 2019. № 1 (январь / февраль). С. 10–23. Haynes, J. Introduction // Routledge Handbook of Religion and Politics / Ed. J. Haynes. London and New York: Routledge, 2009. P. 1. .

Это снижение не привело к тому, что политика и религия перестали соприкасаться. Они соприкасались, однако эта их связь стала считаться односторонней: именно политика, наряду с экономикой и прочими «серьезными» сферами, оказывала влияние на религию. Последняя, в свою очередь, могла выступать лишь в качестве объекта различных манипуляций — например, инструментализации государством для решения тех или иных внутри- или внешнеполитических задач. Там, где религия все же сохраняла свое значение для политики, эта значимость, по сути, сводилась к риторическим украшательствам светских политических ритуалов и не подразумевала никакой стоящей за этими украшательствами реальности [671] См.: Бергер П. Религия и проблема убедительности // Неприкосновенный запас. 2003. 6 (32) [http://magazines.russ.ru/nz/2003/6/berger.html, доступ от 05.01.2019]. .

Односторонность влияния политики на религию и в целом неспособность последней оказывать влияние на «серьезные» сферы общества казались чем-то очевидным и достаточно хорошо обоснованным. Прекрасно известен тезис Макса Вебера о влиянии протестантской этики на дух капитализма [672] Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранное: протестантская этика и дух капитализма. М.: РОССПЭН, 2006. . Вебер описывал то, как Реформация прокладывала путь к становлению современной рациональной промышленной капиталистической системы, превратившейся в определяющую силу современного мира. Однако его работа заканчивается грустными размышления о том, что эта капиталистическая система отныне покоится на «механической основе» и уже не нуждается ни в каких идеалистических подпорках — ни со стороны протестантизма с его мирским аскетизмом, ни со стороны какой-либо другой религиозной традиции. «Грандиозный космос» «современного хозяйственного устройства, связанного с техническими и экономическими предпосылками механического машинного производства», отбросил свои христианские подпорки и превратился в «железную клетку», которая

в наше время подвергает неодолимому принуждению каждого отдельного человека, формируя его жизненный стиль, причем не только тех людей, которые непосредственно связаны с ним своей деятельностью, а вообще всех ввергнутых в этот механизм с момента рождения [673] Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. С. 126–127. .

Эта веберовская рефлексия прочно завладела воображением ученых и стала неотъемлемой частью теории секуляризации, восседавшей на троне социологии религии на протяжении практически всего XX в. Лучше всего этот момент резюмировал американский социолог религии Питер Бергер, провозгласивший, что христианство было «своим собственным могильщиком» [674] Berger P. L. The Social Reality of Religion. Harmondsworth: Penguin, 1973. P. 132. : христианство взрастило монстра, влиять на которого оно отныне не в силах и который медленно подрывает социальные корни как самого христианства, так и любой другой религии. Религия — это зависимая переменная, «надстройка», — если воспользоваться марксистской терминологией, — которая испытывает постоянное влияние — или лучше сказать давление — со стороны «базиса», то есть экономики, но также и политики, постоянно рихтующей религию в зависимости от складывающейся текущей конъюнктуры.

Эта догма была существенно поколеблена в конце 1970-х гг., когда произошло несколько событий, заставивших переосмыслить вопрос о соотношении политики и религии — на этот раз уже в контексте обратного влияния, то есть влияния религии на политику. Первым знаковым событием стала Иранская революция 1979 г., в результате которой к власти пришли силы, взявшие курс на создание Исламской республики. События в Иране доказали: политическая духовность — серьезный фактор, который не может быть с легкостью списан со счетов указаниями на то, что начавшаяся модернизация западного типа необратима и что любое модернизирующееся общество будет со временем напоминать свои европейские прототипы — в том числе и в отношении секуляризации, то есть снижения социальной значимости религии. Эти настроения резюмировал французский философ Мишель Фуко, внимательно следивший за иранскими событиями:

Происходящая на наших глазах агония иранского режима — это последний этап процесса, начавшегося почти шестьдесят лет назад: модернизация исламских стран по европейскому образцу [675] Foucault M. Le shah a cent ans de retard // Corriere della serra, 1 octobre 1978. .

Далее он добавил: ислам, который

является не только религией, но и образом жизни, частью истории и цивилизации, рискует стать для огромного количества людей гигантской пороховой бочкой. Начиная со вчерашнего дня в любом мусульманском государстве можно ждать революции, основанной на вековых традициях [676] Foucault M. Une poudriere nomme Islam // Corriere della serra, 13 fevrier 1979. .