Дмитрий Узланер - Постсекулярный поворот. Как мыслить о религии в XXI веке

Сам Апполонов, судя по всему, чувствует этот концептуальный изъян своей работы. Поэтому периодически использует несколько иную стратегию. Мол, неважно, модерная или домодерная концептуализация «религии» и «светского»; главное, что сами сущности — то есть религия и светское — существовали ровно в том виде, в каком они существуют сегодня (156 и далее). Просто средневековые люди описывали их несколько иначе, чем мы, видимо, не понимая истинного положения вещей.

Это интересный подход. Действительно, допустим, что у понятий «религия» и «светское» есть своя история, и можно говорить о смене разных понятийных конфигураций — в древности люди использовали эти понятия не так, как мы сегодня. Это все любопытно, но разве исключается возможность того, что в Средневековье все же существовали и религия, и светское именно в современном смысле? Какая разница, были ли у людей той эпохи понятия для обозначения тех или иных культурных форм? Они придерживались своих догматов, совершали ритуалы, посещали церкви, то есть практиковали религию, а в свободное от религиозных обязательств время занимались примерно теми же делами, которыми занимаются светские люди сегодня. Разве отсутствие понятий или же иное их употребление является необходимым доказательством отсутствия религии или секулярного в нашем понимании этого слова?

Наверное, не является. Но это как минимум причина задуматься, почему их понятия были иначе сконфигурированы; если у людей Средневековья все было в общем и целом так же, как у нас, то почему бы им и не мыслить так же, как мы? Отказ от серьезного размышления на эти темы приводит к опасности начать вчитывать в прошлое настоящее и вместо прошлого видеть самих себя, просто лишенных гаджетов и одетых в немного странные одежды. При желании в прошлом можно увидеть и вечную классовую борьбу, и вечный конфликт науки и религии, и вечное противостояние светского и религиозного, и вообще все, что угодно. В таком случае прошлое превращается в экран, на который проецируется настоящее с его текущими конфликтами. Умение осуществить подобную проекцию является безусловным достоинством хорошего политика или идеолога, но его вряд ли можно включить в число академических добродетелей, особенно для историка, который призван быть максимально чувствительным к нюансам и смысловым тонкостям «другого», олицетворяемого прошлыми эпохами.

Давайте себе представим на секунду, что понятия «религия» и «светское» через тысячу лет будут значить нечто иное, чем сегодня. Гипотетический Апполонов из будущего, руководствуясь логикой Апполонова из настоящего, будет, видимо, утверждать: какая разница, как они там конфигурировали «религию» и «светское»; главное, что у них была и религия, и светское в том понимании, в каком его используем мы, а значит, они ничем от нас в плане религии и светского не отличаются. Отсюда будет следовать, что наше сегодняшнее использование понятий «религия» и «светское» не отсылает, с точки зрения Апполонова из будущего, ни к какой реальности, тогда как реально существующее остается для нас невидимым: оно будет нами увидено только в каком-то далеком будущем, в тот момент, когда понятия «религия» и «светское» начнут значить ровно то, что под ними понимает Апполонов из будущего. На мой взгляд, подобная процедура едва ли позволит считать гипотетического Апполонова из будущего хорошим историком. Не позволит это считать хорошим историком и Апполонова из настоящего.

Вчитывание и вписывание настоящего в прошлое является досадным недостатком для историка. Однако этот недостаток до некоторой степени безобиден: прошлого больше нет, мертвые сраму не имут. Также безобиден и процесс вписывания своей культуры в чужую — если это вписывание не идет дальше праздного исследовательского интереса. Ну и что, что у японцев нет понятий «религия» и «светское», несущих на себе отпечаток западной христианской традиции. Они же богам поклоняются? Поклоняются! Значит, есть религия. Такая же, как у нас. Только они Небу поклоняются, а мы — Богу. И секулярное есть. Ведь они же не все время Небу поклоняются! Такой наивный кросскультурный анализ не позволяет нам понять другого, вместо другого мы видим самих себя. Едва ли это плюс для исследователя.

Однако другой ракурс этого вписывания уже не так безобиден: в контексте колонизации, когда разные культуры сталкивались, это приводило к насильственному переконфигурированию колонизируемых культур, которые перекраивались в соответствии с модерными представлениями колонизаторов о подобающем устройстве человеческих сообществ [714] Chidester D. Savage Systems: Colonialism and Comparative Religion in Southern Africa. University of Virginia Press, 1996; Chidester D. Empire of Religion: Imperialism and Comparative Religion. University of Chicago Press, 2014. . В этом смысле системы классификаций, границ, понятий вписывались в человеческие тела, иногда буквально рассекая их на части.

В этом плане нужно всегда помнить о том, что понятия не просто репрезентируют конкретные культурные формы, они еще и поддерживают, укрепляют и продвигают их. В этом смысле понятия могут служить идеологией сложившегося положения дел или же, наоборот, мотором перемен. Понятия не просто отражают мир — они активно влияют на него. Исследователь должен всегда отдавать себе отчет в том, как и в каком ключе работают понятия, которые он использует: в какой степени они отражают реальность, а в какой трансформируют или же легитимизируют ее, выполняя те или иные идеологические функции. Не использовать науку для решения идеологических задач — не значит не понимать, какое влияние на реальность оказывает проводимое тобой исследование и используемый тобой понятийный аппарат. Нежелание видеть, как твои действия влияют на мир вокруг, просто не позволяет видеть то, что происходит вокруг, безотносительно того, замечаешь ты это или нет.

Осознание того, что у понятий есть история, что они не существуют сами по себе и являются отражением, репрезентацией сложных политических, экономических, правовых, духовных процессов, есть необходимое условие базовой грамотности современного специалиста. Понятия не существуют подобно платоновским идеям «по ту сторону небес», по ту сторону конкретно-исторического контекста, в котором обитает исследователь. Они имеют историю, тянут за собой определенное наследие, а иногда — тяжелую наследственность, от которой не избавишься простыми ритуальными восклицаниями про «свободу от ценностных суждений».

Дальше возникает следующий вопрос: что с этим делать? Да, все понятия нагружены историей, нагружены культурным контекстом своего возникновения. Они все евро- и западоцентричны. В случае «религии» можно сказать, что это понятие христиано- или даже скорее протестантско-центрично. Значит ли это, что ими больше нельзя пользоваться? Нет, но это надлежит делать с четким пониманием такой истории. Руководствоваться вопросом о том, что использование понятия «религия» позволит узнать нового о другой эпохе или же другой культуре. И одновременно — что нового позволит узнать отказ от понятия «религия» и использование вместо него какой-то альтернативы. Например, того же понятия «космографическая формация», которое провоцирует Апполонова на целый каскад ехидных замечаний (30–31). То есть можно призвать к некоторому прагматизму в использовании понятий, к отказу от их абсолютизации, к тому, чтобы не видеть в них воплощение неких вневременных универсальных истин.