Александр Плющенко - Формула Бога. Эволюция религии, культуры и этики в эпоху технологической сингулярности и бессмертия

Питер Уотсон заявлял: «Если мы действительно хотим понять значение того культурного мира, который возник на волне проповеди Ницше, нам надо помнить о двух вещах: что в то время искусство – драматургия, поэзия, живопись, беллетристика – реально обещали нечто новое и указывали к нему путь, а во-вторых, что многие ощущали новый, сиюминутный и фундаментальный кризис, чувствовали, что цивилизация подошла к краю бездны, той бездны, которую мы сегодня уже не ощущаем с такой остротой».

В то время начала стремительно развиваться драматургия, и одним из самых ярких авторов пьес был Генрик Ибсен. Во всех его поздних пьесах главный герой ищет нравственный порядок внутри себя, чтобы противостоять «космической пустоте» и окружающему хаосу.

В одной из пьес Ибсена атеист (возможно, агностик) пытается строить из сырого материала существования свой аналог утраченного Эдема – символический рай, дающий вечную жизнь, который человек стремится обрести не как метафору, но как факт.

Поздние его пьесы объединяет общая тема: поиск такого измерения существования человека, «которое при любых условиях неподвластно законам изменения». В своих работах Ибсен исследует боль и трагизм, неизбежно сопровождающие попытку создать нечто устойчиво ценное в потоке непрерывных изменений, в такой жизни и реальности, которые похожи на эксперимент. Ибсен говорит, что опыт «доброты», стоящей выше личного счастья, дает «переживание смысла радости».

Юхан Август Стриндберг писал пьесы, во многом перекликающиеся по смыслу с творениями Ибсена, но, как заметили критики, у Стриндберга «расстояние между чернилами и кровью короче».

По Стриндбергу, в мире ускользающей истины «сколь-нибудь реальной ценностью обладает только я ». Поэтому можно сказать, что он занимал почти ницшеанскую позицию: существует множество я , мы есть то, что строим из этих я , поэтому так важна дионисийская жизненная сила. И только эта жизнестойкость позволяет сохранить интерес к исследованию каждого из наших я , которое длится до тех пор, пока мы не найдем того, что дает нам чувство полноты, одновременно никогда не забывая о том, что жизнь не может быть статичной и, хотя мы нашли путь к цельности, наша жизнь все равно скоро изменится».

Джордж Бернард Шоу дал свою интерпретацию Ибсена: тот стремился спасти свое поколение от материализма; он видел цель жизни в самоусовершенствовании, стремлении к полноте; нравственность не есть нечто фиксированное, но она развивается, стандарты не бывают вечными; современная литература – лучший учитель жизни, чем Библия, а цель всего – «Моцартова радость». Шоу полагал, что жизнь и реальность имели по сути экспериментальный характер, а сами люди были экспериментами. Традиционные религии – интеллектуально нечестные и негибкие, поскольку не принимают во внимание эволюцию с теми многочисленными вещами, что из нее следуют, в том числе то, что реальность не поддается определению и постоянно меняется. Эволюция встроила неопределенность в саму реальность, поэтому не могут существовать устойчивые, неизменные нравственные императивы, встроенные в жизнь, и ничто не может иметь трансцендентной ценности.

При этом Шоу считал: «Нам нужна религия, если мы хотим сделать что-то достойное. Если и можно вытащить нашу цивилизацию из того ужасного положения, в котором она оказалась, это сделают только те люди, у которых есть религия».

Шоу пытался примирить в своем мировоззрении религиозные идеалы и дарвиновскую теорию эволюции: «Жизнь есть осуществление воли, которая постоянно растет и не может сегодня удовольствоваться тем, что казалось таким осуществлением вчера». По его мнению, жизнь не сводится к достижению счастья: «Нет ничего невыносимее несчастья, за исключением, быть может, счастья». Сама возможность беспокоиться о том, счастлив ты или нет, гарантированно ведет к несчастью: «Непрерывные каникулы – это неплохое рабочее определение ада». Счастье было для него «замкнутым на себе, преходящим, стерильным и нетворческим» состоянием.

В будущем Шоу видел счастье как «лучшую грядущую жизнь для всего мира», но никак не «вечность в состоянии блаженства, где активный человек начал бы скучать до новой смерти».

О боге Шоу говорит так: «Я всегда понимал, что цивилизации нужна религия, и это для нее вопрос жизни и смерти, а по мере развития концепции Творческой Эволюции я увидел, что нам доступна вера, соответствующая первому условию существования всех религий, какие только знает человечество, а именно, что это будет в первую очередь религия метабиологии. Я считаю себя служителем и инструментом Творческой Эволюции. Бог есть воля. Но без рук и мозгов воля бесполезна. Такой эволюционный процесс для меня и есть бог».

Для Шоу важнейшим актом веры в жизнь была самоотдача, не как отвержение себя и самопожертвование в христианстве, а как творческий долг: «На тех небесах, к которым я стремлюсь, нет иной радости, кроме радости работать, помогая жизни в ее борьбе за движение вперед».

В 1910 г. Шоу написал Льву Толстому: «Для меня бога не существует. Нынешняя теория, согласно которой бог уже существует в совершенстве, предполагает веру в то, что бог намеренно создал нечто низшее, чем он сам. Как я полагаю, если только не предположить, что бог постоянно стремится превзойти сам себя, мы можем думать лишь о всемогущем снобе».

Приведу еще одно его интересное высказывание: «Быть в аду – это плыть по течению (отказавшись от цели); небеса – это править рулем. Жизнь есть сила, которая ставит бесконечные эксперименты по самоорганизации, стремясь создать все более и более высших индивидуумов».

В отличие от Ницше, сверхчеловек у Шоу не цель или конечный продукт, а скорее процесс, стадия развития: «Небеса не место, но направление. Цель существования человека не в том, что быть “добрым” и получить награду на небесах, но в том, чтобы создавать небеса на земле».

Многие фразы Шоу стали известными цитатами, например «будущее принадлежит тем, кто предпочитает удивление и неожиданность безопасности»; «борись с такой жизнью, какая случается… а она никогда не случается такой, какую мы ожидаем»; «лучше верить в жизнь, чем в человека, в усилие, чем в результат, в процесс, чем в утопическую версию блага».

Воля занимает здесь центральное место еще и потому, что прогресс познания и цивилизации не улучшает положения вещей, а просто порождает новые нужды и с ними вместе – новые страдания и новые формы эгоизма, поэтому «воля здесь по-прежнему нужна».

Антон Павлович Чехов считал, что невозможно найти грандиозного всеобъемлющего решения для проблемы жизни, но что вместо этого надо искать «достаточно маленькие и, прежде всего прочего, практические ответы».