Григорий Дьяченко - Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

– Поди прочь, надоела, – скажет он.

Мать заплачет и отойдет.

– Ну, расхныкалась, старая, – скажет Егор и хлопнет дверью.

Горько было матери, но она терпела. Егор стал браниться с нею чаще и чаще. Мать начала плакать; стала людям говорить о своем горе; стала священника просить пособить ее беде.

– Ведь и не много пьет, – говорила она, – так, Бог его знает, уж очень своенравен.

Священник делал внушения, но Егора всё это только больше раздражало.

Однажды – это было в заговенье перед Великим постом – Егор без причины сильно бранил мать.

– Полно, Егор, образумься, – говорила жена, останавливая его. – Что ты делаешь? Ведь она мать тебе.

– Прочь! Не твое дело; и тебя убью!

Егор ходил как лев. Жена отстала. Егор не знал, как сильнее и больнее уязвить мать, даже ударил ее. Мать в слезах ушла на печку и там целый день пролежала и проплакала.

Настало время ужинать и заговляться. В этот вечер, по обычаю христианскому, крестьяне ходят прощаться в селе к родным своим, к священнику, к знакомым. Егор и сам никуда не ходил, и к нему никто не показывался: все боялись войти к ним в дом, потому что слышали шум и крик. Когда стали садиться за ужин, жена говорит Егору:

– Полно воевать-то; поди позови мать заговеться-то, нехристь; да простись с нею; ныне и с чужими прощаются.

– Пускай с голоду околевает там на печи, – отвечал Егор в гневе и сел за стол.

Горько, горько стало матери: не вытерпело ее сердце.

– Бог с тобою, сынок любезный, – молвила она ему сквозь слезы. – По твоей милости я нынче куска хлеба в рот не брала. Заговляйся один. Дай Бог, чтобы тебе так пришлось разговеться, как я нынче заговляюсь горючими слезами.

Она взглянула на образ и перекрестилась.

Наступил Великий пост. Материно сердце забыло ссору и простило сына, но у Егора тяжело было на душе. Думал было поговеть он постом; да как-то не надумал: «Вот на Страстной поговею, Бог даст». Настала и Страстная неделя, а Егор не собрался всё поговеть. Жена и мать приобщились Святых Таин, а Егор всё думал да думал.

Наступила Великая суббота – Егор и в этот день не попал как-то в церковь. Часу к третьему дня жена истопила баню. По обычаю деревенскому, Егор вместе с женой и дочерью, которой было не более шести лет, отправились мыться. Когда они уже мылись, вдруг жена слышит, что в предбаннике что-то затрещало; минута еще – треск сильнее и сильнее; она говорит мужу: «Егор, посмотри-ка». Егор отворяет дверь из бани и видит, что предбанник весь в огне. Костра (отходы от просеивания пшеницы), солома, охлопки (отходы от прядения) – всё горело: пламя быстро распространялось. В испуге Егор нагой бросился вон из бани через пылавший предбанник. Это была единственная дорога, потому что окно, по неразумному обычаю, делается в деревенских банях чрезвычайно маленькое. Одну минуту только бежал Егор предбанником; но огонь охватил его со всех сторон. Впрочем, он выбежал из огня и нагой же бросился с криком в село сзывать народ, чтобы затушить пожар и спасти жену и дочь. Обгоревшая кожа его лопалась и лоскутами висела на нем. Народ действительно тотчас увидел пожар и бросился тушить его. Через четверть часа огонь был залит: воды весной было много около бани, снегу тоже довольно. Предбанник, построенный, или, правильнее сказать, приставленный кое-как к бане и состоявший из нескольких стойком поставленных заборин, живо был растаскан. На бане крыша только занялась, ее скоро стащили. Отворили дверь в баню; там ни живы ни мертвы сидели, прижавшись к углу, жена Егорова с малолетней дочерью. Они были чрезвычайно перепуганы, но невредимы. Их спас Господь от видимой смерти, и притом от самой ужасной смерти. Когда Егор в испуге бросился в пламя, чтобы выбежать вон из бани, жена, не помня как и почему, успела затворить за ним дверь и осталась на волю Божию в бане с дочерью. Пламя не успело еще пробраться к ним, как залит был пожар.

Между тем Егор, нагой, весь обожженный, прибежал домой к матери.

– Матушка, прости меня, окаянного, – были первые слова его. – Господь наказал меня за тебя.

Медицинских пособий подать было неоткуда, да и поздно. Антонов огонь быстро начал охватывать все обожженные места тела его; позвали священника. Егор исповедался с таким самоосуждением и сокрушением, что подобное покаяние редко можно встретить. Он промучился целую ночь и весь следующий Светлый день; всё стонал и молил мать о прощении. К вечеру Светлого дня он был покойник.

Во всё это время у Егора капли во рту не было. И не разговелся он по-христиански, как предсказала оскорбленная мать его.

Смерть произвела страшное впечатление на весь приход. Бедная мать как убитая стояла у гроба. Тело отпевали во вторник на Святой. Радостные слова песнопений церковных: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав» – как будто не касались ее слуха и сердца. Жена Егора и дочь рыдали у гроба.

Без всякой проповеди гроб этот был самым лучшим проповедником для всех жителей села и целого прихода. Господь ясно говорил всем: «Смотрите, какое страшное наказание ожидает и родителей за дурное воспитание детей своих, и детей за непочтение к родителям». Много и других уроков можно было извлечь из этого события.

Вскоре после похорон жена Егорова перебралась жить к своему отцу и матери; а Анне пришлось кланяться Марье Леоновой и ее детям, чтобы они не покинули ее, сироту.

Отчего загорелся предбанник, неизвестно; вероятно, заронено было раньше или при входе в баню вынесена была головешка и брошена где-нибудь близ предбанника, как это весьма часто бывает в деревнях; ветер раздул эту головешку; а рядом солома, хворост, костра; это всё равно что порох: одна минута – и пожар.

Я был свидетелем этого страшного, потрясающего душу события, говорит автор этого рассказа. Оно и до сих пор живет в памяти юрьевских крестьян как грозное слово Самого Господа.

Наша бабушка не могла видеть ничьего страдания, и стоило при ней только ударить какое-либо животное или раздавить насекомое, чтобы попасть надолго в ее немилость. Раз сестра моя, лет шести девочка, купила себе чижа в клетке. Чиж казался очень веселым; он чиликал, прыгал. Мы все: и братья, и сестры, и я – радовались на него и любовались на него. Пришла к нам бабушка. Сестра, конечно, сейчас же побежала к ней со своим чижом и собиралась уже вынуть его из клетки, как бабушка остановила ее. Она положила ей руку на голову и, нагнувшись к ней, спросила ласково:

– Купила ты птичку для того, конечно, чтобы выпустить ее на волю?

– Зачем? – спросила с удивлением и даже с испугом сестра, подняв на нее глаза.

– Извини, девочка, – сказала бабушка грустным голосом, – я думала, что ты добренькая и настолько выросла, что понимаешь, как дурно, как грешно мучить такое крошечное создание Божие.