Григорий Дьяченко - Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

И сказал на то священник Гордому Ивану:

– Нехорошее дело ты сделал. Перстень сей драгоценен: алый камень в нем – рубин, а светлые камни – брильянты; но и целые горы камней драгоценных не стоят одной слезинки, единого вздоха обиженного человека. Кайся, сын мой, в грехе своем Богу.

– А ты, кавалер, откуда добыл свой перстень? – спросил священник Тихого Ивана.

– Хвалиться пред людьми, как добыл я этот перстень, непристойно, – говорит Иван Тихий, – а от вас, батюшка, не скрою. Вместе с товарищем были мы в этом самом сражении. Кинулся я вперед вместе со всеми. Вдруг вижу, бежит мне навстречу маленький мальчик, плачет, кричит: «Мама, мама!» И взяла меня жалость – подбежал я к нему, по голове погладил и говорю: не отставай от меня, мальчик! Поедут тут пушки, конница помчится – растопчут тебя, как козявку; а ты держись за меня покрепче: авось я тебя, дурачка, выведу невредимым. И понял меня мальчуган, уцепился ручонкой; я наступаю, а он ни на шаг от меня, и не плачет. Вдруг вижу, женщина по улице мечется, кричит: «Сын мой, сын мой!» – «Мама! – пищит мой кудрявый мальчишка, – моя мама!» Заслышала женщина родной голосишко – как птица метнулась чуть не на штык ко мне и за ружье ухватилась. «Бог с тобой, молодица! – говорю ей. – Возьми своего ребенка да уходи поправее, а то вас растопчут». Схватила она сына и – бух мне в ноги, рыдает, ловит меня за колени. А мне некогда стоять с ней, товарищи вперед наступают. «Пусти, – говорю, – мне вперед идти надо». Стоит она на коленях и торопливо снимает с руки своей перстень и ловит мою руку. Признаться, я на минутку поддался – она мне на палец перстенек свой надела, по-своему крестным знамением меня осенила и закричала мне вслед – что, не знаю, а только, должно быть, приветное слово, и бежать мне нужно было, и слушать хотелось… Так перстенек у меня и остался. Вот и всё тут: признаюсь пред вами, как пред Самим Богом.

И сказал на то священник Тихому Ивану:

– Христолюбивый воин! Христианское дело ты сделал. Перстень сей малоценен, но начертано на нем письменами не нашими великое у всех народов слово: «Бог тебя храни». И сохранит тебя Бог всюду так, как сохранил ты неповинную душу младенца.

Простился священник с обоими Иванами, и они пошли домой, оба думая одно и то же: «Всякий на моем месте сделал бы так же».

И стали жить домами оба Ивана. Тихий Иван занялся полевым хозяйством, а Гордый Иван – торговлей. Засеет Тихий Иван свою ниву, и, как бархат, зеленеют по ней всходы, и что утро, то подернет их, как серебром, медвяной росой. Накупил Гордый Иван разного товару: кос, ножей, гвоздей; не успеет привезти в свою лавку – как кровью, подернет ржа всё железо, хоть брось все товары. Однако живут оба Ивана ровно: Тихий – не богатеет, потому что семья бедна; Гордый – не беднеет, потому что семья богата. Только радости в жизни у них не равны. У Тихого Ивана всякий день тишина; и всякий праздник, благодарение Богу, добрые люди не забывают его дом. У Гордого Ивана каждый день попреки и свары – то с женой, то с тестем, – и всякий праздник гулящие гости. И стала ему жизнь не в жизнь, а жена и родня в наказание. Не рад Гордый Иван и богатству и клянет он свою жизнь и свою неудачу.

А Тихий Иван в своей семье жил безбедно и любовно многие годы. И когда пришла к нему старость, у него уж было семеро ребят; правда, они были небогаты, но большой нужды не знали: Бог дает детей, дает и на детей. Взглянет Тихий Иван на жену-старушку, на детей послушных и промолвит: «Несть числа милости Божией к нам, грешным».

Узнав о каком-либо христианине, что он жестоко поступает со слугами своими, святой Иоанн Милостивый, патриарх Александрийский, призывал такого к себе и с кротостью умолял его быть человеколюбивым.

– Сын мой! – говорил патриарх. – Дошло до грешных ушей моих, что, по действию врага, ты несколько жестоко поступаешь с твоими домочадцами, но прошу тебя, не дай места гневу. Бог дал нам слуг не для того, чтобы мы их били, а чтобы они нам служили, а может быть, и не для этого, а с тем, чтобы мы содержали их из того, чем наделил нас Бог; так как, скажи мне, что дал человек и за какую цену купил того, кто создан по образу и по подобию Божию? Ты, господин, неужели больше имеешь в своем теле, нежели твой слуга: лишнюю руку, лишнюю ногу, другой слух, особенную душу? Не по всему ли подобен тебе слуга? Послушай светоносного учителя Павла. Все вы , – говорит он, – во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного … ибо все вы одно во Христе Иисусе (Гал. 3:27), а если во Христе мы равны, то и между собой должны быть равными. Христос для того и приял образ раба, чтобы научить нас не гордиться против рабов наших. Един Господь у всех, живущий на Небесах и на смиренныя призираяй (Пс. 112:6); не сказано: «на высокие», но «на смиренные». Сколько дали мы золота, чтобы подвергнуть рабству того, кто почтен и куплен вместе с нами Божественной Кровью Господней? Для него небо, для него земля, для него звезды, для него солнце, для него море и всё, что в нем. Истинно также и то, что Ангелы служат ему; для него Христос умыл ноги рабов, для него распялся и всё прочее потерпел; как же ты бесчестишь столь почтенного Богом? Как будто бы имея не ту же природу, без милости бьешь его? Скажи: хотел ли бы ты, чтобы за всякую вину твою Бог тотчас наказывал тебя? Конечно, нет. И как молишься ты ежедневно: остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим ?

Если жестокий господин не исправлялся, то милостивый архипастырь выкупал несчастного раба и давал ему свободу.

Накануне погребения [69] Матери писателя. , после обеда, мне захотелось спать, и я пошел в комнату Натальи Саввичны, рассчитывая поместиться на ее постели, на мягком пуховике, под теплым стеганым одеялом. Когда я вошел, Наталья Саввична лежала на своей постели и, должно быть, спала; услыхав шум моих шагов, она приподнялась, откинула шерстяной платок, которым от мух была покрыта ее голова, и, поправляя чепец, уселась на край кровати. Так как еще прежде довольно часто случалось, что после обеда я приходил спать в ее комнату, она догадалась, зачем я пришел, и сказала мне, приподнимаясь с постели:

– Что? Верно, отдохнуть пришли, мой голубчик? Ложитесь.

– Что вы, Наталья Саввична, – сказал я, удерживая ее за руку. – Я совсем не за этим… Я так пришел… Да вы и сами устали; лучше ложитесь вы.

– Нет, батюшка, я уж выспалась, – сказала она мне (я знал, что она не спала трое суток). – Да и не до сна теперь, – прибавила она с глубоким вздохом.

Мне хотелось поговорить с Натальей Саввичной о нашем несчастье; я знал ее искренность и любовь, и потому плакать с ней было бы для меня отрадой.