Григорий Дьяченко - Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

Отец и мать Даши были люди с достатком и могли бы жить в городе, но так любили деревню, что почти никогда из нее не выезжали, сами занимались полевыми работами или наблюдали за ними и ездили в город только месяца на два в течение зимы, чтобы запастись книгами. Они сами занимались воспитанием своей дочери. Развиваясь на свободе, как полевое растение, она, естественно, полюбила всё, что представляет поле; для нее не было ничего страшного, ничего отвратительного: червяк, лягушка, жук, козявка для нее составляли не только предмет любопытства, но и предмет любви и заботливости. Особенно она любила цветы и птиц. К ним у нее образовалась какая-то странная привязанность. Всякий раз, когда ей случалось видеть их, она подмечала в растениях их разнообразные формы, краски, в птицах их полет, их разнообразный крик. Она давала им свои имена, придумывала для них свои ласки, чувствовала, что в них есть какая-то особенная жизнь, похожая на жизнь человеческую; поэтому здоровалась с ними, как со знакомыми, как будто они могли слышать и понимать ее; простые деревенские цветы она предпочитала пышным, роскошным городским, вырастающим в оранжереях или горшках в комнате. Наши птицы ее занимали гораздо более тех, которых привозят из чужих земель. Отец и мать знали, что она, живя на воле, приобрела большую ловкость и проворство, была смела, и поэтому позволяли ей уходить далеко от дома, нисколько не опасаясь того, что с ней случится какая-нибудь беда. Очень часто она вставала на заре и одна-одинешенька выбегала на луг или в поле и бродила по росе; но чтобы не попортить платья и обуви, она платье подбирала, а башмачки скидывала и ходила босиком. Ее особенно радовало, как блестящие капли скатывались со стеблей к корням растений и, впитываясь в землю, пропадали там.

Любя поле, она благодаря этому полюбила и людей поля – крестьян. Крестьянские дети представлялись ей также вольными птицами, живыми и веселыми. Она видела их в лесу, на деревьях, в кустарниках; она видела тяжелые работы крестьян на пашне и с участием останавливалась и смотрела, как иногда очень старый крестьянин взрывал и бороздил поле, покрытый пóтом, несколько раз останавливаясь на середине нивы; очень часто она видела пастуха, который еще до рассвета выгонял стадо в поле, пускал его бродить по траве, садился где-нибудь на пашне и, не теряя ни минуты, что-нибудь работал. Всякий раз, предполагая встретиться с ним, она выносила ему ломоть хлеба, или кусок пирога, или два-три яйца: остановится подле него и смотрит на бродящий скот, расспрашивает, почему он гоняет коров в ту или другую сторону, какая трава вкуснее и полезнее овцам и коровам, и таким образом – без книг, шутя, дыша ароматическим воздухом, забавляясь видом всего, чем красуется и сверкает весеннее утро, – она училась. Старик очень полюбил ее и сплел для нее детские лапотки.

– На, – говорит он, – ноженьки у тебя такие нежные, не то что у наших детей; смотри, как ты их исцарапала; больно будет, да и маменька, чай, забранит.

– Нет, как же больно? Кровь только течет немножко, да она перестанет, а маменька меня никогда не бранит; но лапотки я у тебя возьму: они такие славные, красивые!

Иногда он ловил для нее маленьких птичек; но это ей не нравилось.

– Нет, – говорила она, – ты лучше мне покажи, где и как они живут; а то, вот видишь, ты ловил и крылышки помял; им больно, да и матери, пожалуй, не найдут, умрут с голоду.

Крестьянин слушался ее, подмечал разные птичьи гнезда и когда видел Дашу, то призывал ее к себе и показывал их. Очень часто эта замечательная девочка всходила на высокую гору, и, сидя или прислонившись к дереву, сама свежая, как древесный лист, и молчаливая, как тень, она смотрела вдаль и задумывалась. Мать часто видела ее в таком положении, приходила к ней и спрашивала:

– Что ты тут делаешь, Даша?

– Смотрю, маменька.

– Что же ты смотришь?

– А так – смотрю, да и только.

– Что ж, это тебе хорошо кажется?

– Да, так хорошо, что никогда, кажется, с этого места не сошла бы.

Так проходила ее детская жизнь. Вот вздумала она однажды насадить свой особенный садик; выйдет в поле, полюбится ей там какой-нибудь цветок – она выкопает его со всем, с землей, так, чтобы не повредить ни одного корешка, принесет в сад такой же земли, из которой она его выкопала, и посадит. Таким образом у нее собрался большой цветник.

Прошло много лет. Отца и матери у Даши уже не было. Бедность и разные несчастные обстоятельства заставили ее продать землю и родной домик; но этих средств было слишком мало для ее содержания. Надобно было работать ей самой. К счастью, она получила образование. Ни Петербург, ни Москва ей не нравились; ее душе, развернувшейся под влиянием естественных впечатлений и самых простых привычек, была до крайней степени противна искусственная, принужденная жизнь столиц. Она приехала в один маленький город; обращается к одной знатной даме и говорит, что она намерена завести школу.

– Ах, моя милая, – отвечает дама, – это ведь требует большого ума, больших знаний и опытности; вы же сами так молоды, вам надобно прежде заслужить доверенность общества. Богатые люди у нас все имеют гувернанток (воспитательниц), а для бедных я не советовала бы вам: это всё народ такой грязный, грубый; основывать для них заведение – значит себя конфузить.

– Но я бы для них и желала завести школу, – отвечает Даша, – если они грубы, то это потому, что их ничему не учили; если они грязны, то потому, что с детства имеют такую привычку.

– Но ведь вы не даром станете учить их, – сказала дама.

– Бедных даром, а те, которые будут в состоянии, конечно, захотят заплатить мне что-нибудь за труды.

– Но если вы станете набирать себе бедноту, то тогда порядочные люди ни за что не отдадут вам своих детей. Впрочем, вообще я бы вам не советовала заводить школу, это у нас совсем лишнее.

После такого первого приема Даша не решалась еще обращаться к кому-нибудь, а школу все-таки стала заводить. Прежде всего, она стала учить детей бедной мещанки, своей хозяйки. Когда они придут к ней, она их умоет, причешет, приберет, помолится вместе с ними, потом начинает их учить, показывает им разные цветки, рисунки и толкует. На другой, на третий день в маленьком городке разнесся слух, что явилась какая-то учительница, которая даром учит. Вскоре стало обучаться у нее уже более десяти детей. Она с ними точно так же поступала, как и с первыми. О ней стали везде говорить как о женщине необычайно доброй и ласковой; стали являться дети и богатых, увидели, что все ее воспитанницы необыкновенно опрятны, ведут себя очень прилично и скромно. Это упрочило ее известность и возбудило к ней доверенность, которую, как говорила знатная дама, заслужить очень трудно. Вскоре школа ее переполнилась; она должна была нанять для этого особую квартиру; но один богатый купец, понимавший всю важность, всё благородство ее самоотвержения, предложил ей свой дом. Курсы устроились; Даша пригласила двух-трех преподавателей; ученье пошло живо; но больше всего помогали ученью и воспитанию ее полевые прогулки. Помня свое детство, она хотела тем же самым путем образовать и других детей. Это представляло всегда занимательную картину, как она, окруженная толпой шумных, веселых детей, выходила вместе с ними за город; как они, разбегаясь по лугу и по кустарникам, собирали разные растения, ловили маленьких птичек, приносили ей разных червяков, насекомых, и она, сев вместе с ними где-нибудь на живописном месте, рассказывала историю то того, то другого существа. Дети с радостью ее слушали и потом, воротясь домой, рассказывали об этих удивительных уроках. Ученье, начатое таким живым образом, естественно, должно было продолжаться успешно, и воспитанницы ее, переходя в другие заведения, везде поражали своих наставников живостью соображения и необыкновенной свежестью мысли и чувства. Можно сказать, что ни одна воспитанница, прошедшая через ее школу, не боялась ни мышей, ни червяков, ни других гадин; а это уже много; ни один мальчик, бывший в ее школе, не дрался со своими товарищами и не употреблял дурных слов. Школа ее была не учебным заведением, но большим, многочисленным семейством, в котором веял живительный дух светлой мысли, взаимной любви и ласки. Радостно она встречала детей, с наслаждением и дети ловили свежими душами ее слова, дышавшие любовью. Как только можно было, они бежали к ней говорить, прыгать; дети тосковали, что не видятся с ней; они не говорили, что пропускают урок: учиться для них значило видеть и слышать ее. Раз бедное дитя, которому не во что было одеться, не видев ее долго, до того загрустило, что стало на глазах вянуть. Она узнала об этом и пошла к нему. Ребенок, видя ее, бросился к ней на шею и заплакал от радости.