Фридрих Шлейермахер - Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи [сборник]

Долой же всякий такой союз между церковью и государством! – это останется моим катоновским возгласом до конца моей жизни, или пока мне не суждено будет действительно увидеть его разрушение. Долой все, что имеет хотя бы сходство с замкнутым союзом мирян и священников между собой! Ученики вообще не должны составлять союзов; как мало это уместно – можно видеть в механических ремеслах; но и священники, как таковые, не должны составлять какого-либо братства, они должны отказаться от цехового деления между собой своих занятий и заказчиков; пусть каждый, не заботясь об остальных и не связывая себя в этих делах теснее с одним, чем с другим, выполняет свое дело; и между учителями и общиной пусть тоже не будет никакой твердой внешней связи. По принципам истинной церкви миссия каждого священника в мире есть его частное дело; пусть будет личной обителью и храм, где раздается его религиозная речь; пусть будет перед ним собрание, а не община; пусть будет он проповедником для всех, кто хочет его слушать, но не пастырем определенного стада. Лишь при этих условиях истинно священнические души могут заботиться о тех, кто ищет религии; лишь таким путем это подготовительное единение может действительно вести к религии и по праву заслужить название придатка истинной церкви и преддверия к ней: ибо лишь при этих условиях исчезает все, что нечестиво и безрелигиозно в ее нынешней форме. Благодаря всеобщей свободе избрания, признания и суждения смягчается слишком суровое и резкое различие между священниками и мирянами, пока лучшие из последних не достигнут того, чтобы быть одновременно тем и другим. Все, что связывается нечестивыми цепями символов, будет рассеяно и разделено. Когда всякий подобный способ соединения будет уничтожен, когда ищущему религии никто не будет предлагать религиозную систему, претендующую на исключительную истинность, а всякий даст ему свое особое, своеобразное ее обнаружение, – тогда, по-видимому, будет применено единственное средство устранения описанного бесчинства. В прежние времена, когда либо слишком теснили устарелые формулы, либо слишком многообразные элементы не могли ужиться в одних оковах, церковь разрубали на части через деление символов; но это приносило мало помощи и лишь на мгновение могло смягчить зло. Церковь обладает натурой полипа; из каждого ее куска снова вырастает целое; и когда характер ее противоречит духу религии, то большее число отдельных церквей, носящих этот характер, ничем не лучше малого числа. Внешнее религиозное общество может быть приближено к всеобщей свободе и величественному единству истинной церкви лишь, тем, что оно становится текучей массой, в которой нет определенных очертаний, в которой каждая часть находится то здесь, то там, и все мирно смешивается между собой. Озлобленный дух сектанства и прозелитизма, который уводит все далее от существенного в религии, будет уничтожен, лишь когда никто не будет иметь основания думать, что он сам принадлежит к определенному кругу, и что иначе верующий принадлежит к другому кругу.

Вы видите, что в отношении этого общества наши желания совершенно тождественны; что кажется вам зазорным, то преграждает путь и нам; но только – позвольте мне постоянно повторять это – этого вообще не существовало бы, если бы нам одним предоставили заботиться о том, что, собственно, есть наше дело. Чтобы все это было снова устранено, – это есть наш общий интерес; мы можем желать и надеяться на это, но вряд ли можем что-либо сделать для этого. Как совершится такое изменение у нас, немцев, – произойдет ли оно также, как у наших соседей, после великого потрясения и затем всюду сразу, или государство мирным соглашением уничтожит свой неудачный брачный союз с церковью, так что обоим не придется умирать, чтобы воскреснуть в новой форме, или же, наконец, государство будет хотя бы терпеть возникновение новой, девственной церкви, рядом с той, которая некогда продалась ему, – этого я не знаю. Но пока что-либо подобное не совершится, жестокая судьба будет угнетать все святые души, которые, пылая жаром религии, хотят выявить свои святыни и более широкому кругу непосвященного мира и чего-либо достигнуть этим. Я не хочу соблазнять тех, кто включен в привилегированный государством орден, придавать особенно большое значение, с точки зрения глубочайшего желания их сердца, тому, что они в этом отношении могут сделать своими речами. Если многие из них считают себя обязанными не говорить всегда или даже часто об одном лишь благочестии и говорить о нем начистоту только в торжественных случаях, чтобы не изменить своему политическому призванию, для которого предназначена их должность, – то мне почти не́чего возражать против этого. Но одно надо признать за ними: своей священнической жизнью они могут возвещать дух религии, и это да будет их утешением и лучшей наградой. В священной личности все значительно, в признанном служителе религии все имеет канонический смысл. Пусть же они выражают сущность религии во всех своих движениях; пусть даже в обыденных житейских отношениях они не упускают ничего, что может выражать религиозный дух! Святая глубина, с которой они относятся ко всему, пусть показывает, что и при мелких обстоятельствах, мимо которых легкомысленно проходит непосвященное сознание, в них звучит музыка возвышенных чувств; возвышенное спокойствие, с которым они уравнивают великое с малым, пусть свидетельствует, что они относят все к неизменному и во всем одинаково усматривают Божество; благодушная улыбка, с которою они проходят мимо всякого следа тленности, пусть открывает каждому, что они живут над временем и миром; готовное самоотречение пусть указывает, насколько они уже преодолели границы личности; и всегда живое и открытое сознание, от которого не ускользает ни самое редкое, ни самое обычное, пусть говорит о том, как неустанно отыскивают они следы Божества и прислушиваются к его проявлениям. Если, таким образом, вся их жизнь, и каждое движение их внутреннего и внешнего образа есть художественное воплощение священства, – то, быть может, этот немой язык откроет многим сознание того, что в них живет. Но недостаточно, чтобы они выражали сущность религии, – они должны также уничтожать ее ложную видимость; с детской непосредственностью и возвышенной простотой полного неведения, которое не знает опасности и не ищет мужества, они должны проходить мимо всего, что грубые предрассудки или тонкое суеверие окружило фальшивым ореолом святости; и пусть они беззаботно, подобно ребенку Геркулесу, внимают шипению змей клеветы, которых они столь же тихо и спокойно могут в каждое мгновение задушить. Этой святой службе пусть отдадутся они до лучших времен, и я думаю, вы сами будете благоговеть перед этим непритязательным величием и предречете благие последствия от его действия на людей. Но что же сказать мне тем, которым вы отказываете в священническом одеянии, потому что они не прошли определенным порядком определенного круга наук? Куда направить мне общительное влечение их религии, поскольку оно устремлено не только к высшей церкви, но и к внешнему миру? Так как они лишены более широкой арены, на которой они могли бы особенно выделяться, то пусть они удовлетворятся священническим служением своим домашним богам. Семья может быть самым завершенным элементом и самым верным отображением вселенной; ведь если здесь все сплетено между собой спокойно и верно, то здесь действуют все силы, одушевляющие бесконечность; если с радостным спокойствием все развивается, то здесь, как и всюду, дышит великий мировой дух; если звуки любви сопровождают все движения, то и в малейшем пространстве звучит музыка сфер, и оно вмещает в себя музыку сфер. Эту святыню пусть они развивают, совершенствуют и взращивают, пусть они устанавливают ее ясно и отчетливо с религиозной силой, пусть истолковывают ее с любовью и разумом; и тогда многие из них и вблизи них научатся созерцать вселенную в маленькой скрытой обители, она станет величайшей святыней, в которой многие посвящаются в служители религии. Это священство было первым в святом и детском древнем мире, и оно будет последним, когда уже не будет нужды в ином. Да, мы ждем, что в конце нашей искусственной культуры явится эпоха, когда уже не нужно будет никакого подготовительного общества для религии, кроме благочестивого домашнего очага. Теперь миллионы людей обоего пола и всех сословий томятся под игом механического и недостойного труда. Более старое поколение с ропотом падает под этим бременем и с простительной косностью предает на волю случая молодое поколение почти во всем, с одним только исключением: оно должно тотчас же подражать ему и изведать то же унижение. Вот причина, почему юношество не имеет того свободного и открытого взора, которому одному лишь открывается объект религиозности. Нет большего препятствия для религии, как то, что мы должны быть нашими собственными рабами; ибо всякий есть раб, кто вынужден выполнять то, что должно было бы совершаться мертвыми силами. От завершения наук и искусств мы ожидаем, что оно подчинит нам эти мертвые силы, что весь телесный мир и все из духовного мира, что поддается управлению, оно превратит в волшебный замок, где земному богу достаточно будет произнести магическое слово, нажать пружину, чтобы совершились все его веления. Лишь тогда каждый человек будет свободнорожденным, тогда каждая жизнь будет одновременно и практической, и созерцательной; ни над кем не будет подыматься палка погонщика, и каждый будет иметь покой и досуг для сосредоточенного созерцания мира. Лишь для несчастных, не имевших покоя и досуга, для людей, чьи духовные органы были лишены питательных сил, ибо все их бытие неустанно затрачивалось на механическую работу, – лишь для них было необходимо, чтобы выступали отдельные счастливцы, которые собирали бы их вокруг себя, заменяли бы им зрение и в несколько беглых мгновений сообщали бы им высшее содержание целой жизни. Когда наступит счастливая пора, когда каждый сможет свободно упражнять свои чувства и пользоваться ими, – тогда каждый, кому вообще доступна религия, приобщится к ней тотчас же при первом пробуждении высших сил, в святое время юности, под защитой отеческой мудрости; тогда прекратится всякое одностороннее общение, и награжденный отец введет здорового сына не только в более радостный мир и в более легкую жизнь, но и непосредственно в святое, отныне более многочисленное и оживленное собрание поклонников вечного.