Фридрих Шлейермахер - Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи [сборник]

Позвольте мне прежде, чем совсем расстаться с вами, сказать еще несколько слов о заключении моей речи. Быть может, вы полагаете, что теперь, по истечении нескольких лет, было бы лучше устранить это заключение; ведь достаточно ясно обнаружилось, что я был неправ, доказывая силу религиозного умонастроения тем, что оно именно теперь стоит перед созданием новых форм, и что я неправомерно мнил ведать то, что ему предстоит создать, ибо ничего подобного нигде не свершилось. Если вы так думаете, то вы, очевидно, забыли, что пророчество есть первый предтеча будущего, и лишь в качестве такового действительно достойно именоваться пророчеством; оно есть такое уяснение будущего, в котором последнее само уже содержится, но только так, что оно заметно лишь для сознания родственного прорицающему. Чем обширнее, следовательно, и величественнее прорицаемое и чем более само прорицание обладает подлинным высоким стилем, тем менее близко оно к осуществлению; подобно тому, как заходящее солнце создает из теней больших предметов великие магические образы лишь вдалеке на сером востоке, так и прорицание устанавливает лишь вдали свои образы грядущего, почерпнутые из настоящего и прошедшего. И потому то, что я в этом смысле сказал, отнюдь не должно было служить вам мерилом для проверки истинности моей речи; напротив, эта истинность должна была бы уясниться вам из самой себя; и я совсем не хотел пророчествовать в моих речах к вам – допуская даже, что у меня имеется дар к тому, – потому что для меня было бы бесплодно отсылать вас к далекому будущему.

Я хотел передать этими словами только нечто близкое и непосредственно достоверное; отчасти я призывал этими словами не вас, а некоторых других – полунасмешливо, если они это поняли, – осуществить то, на что они, по-видимому, дерзают; отчасти же я надеялся этим побудить вас самих наметить ход осуществления этого предсказания; и тогда я был уверен, что вы сами собой найдете то, что и я готов был бы указать вам: именно, что вы со всем вашим знанием, поведением и бытием всецело коренитесь в той форме религии, которую вы столь часто презираете – в христианстве; что вы совсем не можете вырваться из нее и что вы тщетно пытаетесь представить себе ее разрушение, если вы не решитесь уничтожить вместе с ней то, что для вас есть самое ценное и святое в мире, – вашу культуру и характер вашего бытия, ваше искусство и вашу науку. Отсюда для вас уяснилось бы, что, пока длится наша эпоха, из нее и из сферы христианства не может проистечь что-либо, наносящее ущерб христианству, и что последнее всегда должно выходить из всякой борьбы и полемики лишь возрожденным и возвеличенным. Это я преимущественно имел в виду в отношении вас, и вы, следовательно, видите, что я был далек от намерения примкнуть к суждениям некоторых выдающихся и прекрасных людей, которые, как вы их поняли, хотят вернуть язычество древнего времени или даже произвольно создать новую мифологию, а через нее – и новую религию. Я хотел бы, напротив, чтобы вы уяснили себе, как ничтожно и бесплодно все, что связано с подобным стремлением, и тем еще раз убедились в могуществе христианства.

Но более всего необходимо понять друг друга в том, что я говорил о судьбах самого христианства. Правда, здесь не место для обоснования и доказательства моего воззрения или хотя бы для более полного уяснения того, на чем оно покоится; если такое уяснение будет еще оставаться необходимым, то для него должно найтись иное место. Здесь же и теперь я хочу совершенно просто сказать, что я разумею, чтобы вы не отнесли меня, согласно обычной манере делить все на школы и партии, к числу тех, с которыми я, по крайней мере в этом вопросе, не имею ничего общего.

С тех пор, как существует христианство, в нем всегда существовала резко проступающая противоположность. Эта противоположность, как и надлежит, имела свое начало, середину и конец; а именно, противоположное сначала постепенно отделялось друг от друга, затем это разделение достигало своего апогея и потом опять постепенно уменьшалось, пока вся противоположность не исчезала совершенно в иной противоположности, которая развивалась параллельно с упадком первой. Если в такой форме протекает вся история христианства, то теперь на христианском Западе господствует противоположность между протестантизмом и католицизмом, причем в каждом из них своеобразно выражена идея христианства, так что теперь лишь через совместное бытие обоих историческое проявление христианства может соответствовать идеи христианства. Эта противоположность, повторяю, теперь стоит на очереди и существует; и если бы мне надлежало истолковывать вам знамения времени, то я сказал бы, что теперь наступает момент именно ее спокойного закрепления и что еще отнюдь незаметны признаки ее ослабления и исчезновения. Однако, из-за этого никто не должен оставаться беззаботным; напротив, пусть каждый обдумает и сообразит, к какой стороне он принадлежит со своим христианством и в какой церкви он может вести религиозную и назидательную жизнь; кто обладает здоровой и сильной натурой и следует ей, тот наверно не ошибется. Я не говорю о людях, которые сами суть ничто, которые как дети, ослепляются внешним блеском или поддаются уговорам монахов; но есть люди, которые несомненно суть нечто, выдающиеся и достойные почтения поэты и художники, – и кто знает, какая толпа приверженцев, как это ныне водится, следует за ними – которые думают спастись переходом из протестантской церкви в католическую, ибо лишь в одной последней, по их мнению, есть религия, тогда как протестантизм есть иррелигиозность, безбожие, как бы вырастающее из самого христианства. Я буду почитать человека, который, решаясь на этот переход, поступает согласно своей природе, которая может чувствовать себя на месте только в этой, а не в иной форме христианства; но такой человек сможет показать следы этого естественного строя души во всей своей жизни, сможет убедить нас, что своим поступком он лишь внешне завершил то, что внутренне и непроизвольно уже всегда было в нем и, строго говоря, возникло одновременно с ним. Я буду также если не почитать, то сожалеть и извинять того, кто – следуя часто изумительно счастливому, но часто и опасному инстинкту больного, – делает тот же шаг в явственном состоянии беспокойства и слабости, кто откровенно делает его потому, что его заблудшее чувство нуждается во внешней опоре или в некоторых заклинаниях, чтобы успокоить тоскливую робость или жестокую душевную боль; или же потому, что он ищет атмосферы, более подходящей для слабых органов, т. е. менее живительной и, следовательно, менее возбуждающей; так иные больные вместо свежего горного воздуха предпочитают дышать животными испарениями. Но я не могу так относиться к тем, кого я теперь имею в виду; напротив, они кажутся мне лишь преступными; ибо они не знают, ни чего хотят, ни что делают. Или можно назвать разумной речь, которую они ведут? Узрит ли какое-либо неиспорченное сознание свет безбожия в героях реформации, и не сияют ли в них, напротив, для каждого лучи истинно христианского благочестия? Действительно ли Лев X более религиозен, чем Лютер, и энтузиазм Лойолы святее энтузиазма Цинцендорфа? И куда отнесем мы величайшие явления во всех областях науки, если протестантизм есть безбожие и ад? Эти же люди, с одной стороны, видят в протестантизме только иррелигиозность и, с другой стороны, и в католической церкви любят отнюдь не ее самобытную сущность, а лишь ее порчу, – явное доказательство, что они не знают, чего хотят. Ведь даже чисто исторически нужно принять во внимание, что папство отнюдь не есть сущность католической церкви, а есть лишь ее порча. А именно его они собственно ищут и любят; они ищут, собственно, за Альпами идолопоклонство, с которым, к сожалению, приходится бороться и протестантской церкви, хотя в ней оно существует в менее роскошных и, следовательно, менее соблазнительных формах, а потому и кажется им недостаточно резким и колоссальным. В самом деле, что такое есть идол или кумир? Это есть нечто, сделанное руками, что может быть ощупано и разрушено руками, и, вместе с тем, именно в этой своей бренности и хрупкости бессмысленным образом устанавливается в смысле чего-то вечного; и оно не только должно частично и в меру присущей ему красоты и силы жизненно выражать вечное; нет, в качестве временного и часто исполненного величайшего бессмыслия и извращенности, оно именно должно быть вечным, так чтобы его поклонники могли ощупывать само вечное и произвольно-магически взвешивать и распределять его между собой. Это суеверие в церкви и священстве, таинствах, отпущении грехов и блаженстве есть то лучшее, чего они ищут. Но они ничего не достигнут этим, ибо это есть ложное дело, которое будет и в них все более обнаруживать свою ложность: из общей сферы культуры они низвергнутся а пустоту и ничтожество, растратив на суету и ту долю искусства, которую им даровал Господь. Это, если угодно, есть пророчество, выполнение которого настолько близко, что вы можете ждать его со дня на день.