Фридрих Шлейермахер - Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи [сборник]

Так как Франция и Англия были тогда странами, которые почти исключительно нас интересовали и которые одни лишь оказывали большое влияние на Германию, то казалось излишним соответственным образом обозреть и иные области. Теперь было бы, пожалуй, уместно сказать несколько слов и о восприимчивости к подобным исследованиям в области греческой церкви, именно что там – какой бы нежный покров ни набрасывали на это неудачные, ослепляющие восхваления Стурдзы – все более глубокое вымерло в механизме устарелых обрядов и литургических формул и что эта церковь во всем, что важнее всего для души, расположенной к размышлению, стоит еще далеко позади католической.

4) Если благочестивой душой, о которой бесспорно здесь идет речь, повсюду называется душа, отдающаяся Богу, здесь же вместо Бога поставлена вселенная, – то в этом месте совершенно очевиден пантеизм автора. Таково нередкое – не толкование – а перетолковывание поверхностных и притом подозрительных читателей, которые не приняли во внимание, что здесь речь идет о созидании света и тепла в подобной душе, т. е. о всяком возникновении таких благочестивых душевных движений, которые непосредственно переходят в религиозные представления и воззрения (свет) и в душевное состояние слияния с Богом (тепло), – и что поэтому было целесообразно указать на способ возникновения таких душевных движений. Но они возникают тогда, когда человек отдается вселенной, и, следовательно, привычны лишь в сознании, в котором привычно это саморастворение. Ибо не только вообще, но и в каждом отдельном случае мы воспринимаем Бога и Его вечную силу и божественность в плодах творения, и не только в том или ином отдельном явлении, взятом обособленно, но и поскольку оно включается во всеединство, в котором одном лишь непосредственно открывается Божество. Дальнейшее развитие этой моей мысли можно прочитать в моей «Христианской вере», § 8, 2 и § 36, 1, 2 [20] Точное заглавие цитируемого здесь и ниже позднейшего сочинения Шлейермахера таково: «Der christlihe Glaube nach den. Grundsätzen der evangelischen Kirche im Zusammenhang dargestellt», 2 т. 1821–22, второе изд. 1831–32 («Христианская вера по принципам евангелической церкви, в систематическом изложении»). Ниже это сочинение цитируется под сокращенным заглавием «Вероучение». – Прим. пер. .

5) Когда утверждается, что государство не было бы правовым состоянием, если бы оно покоилось на религии, то этим отнюдь не говорится, что государство, пока оно еще до некоторой степени шатко и несовершенно, может обойтись без благочестия, которое есть всеобщее восполнение всего недостаточного и несовершенного. Но ведь это допущение означает только, что религиозность подданных государства политически необходима в той мере, в какой они, еще не все равномерно и достаточно, проникнуты особым правовым началом государства. Если бы это когда-либо случилось – что, правда, немыслимо по человеческим условиям, – то государство, поскольку оно имеет в виду лишь свою определенную сферу деятельности, должно было бы действительно уметь обходиться без религиозности своих членов. Что дело обстоит именно так, это видно также из того, что те государства, в которых правовое состояние еще не вполне одержало верх над произволом, отчасти более всего подчеркивают отношение благоговения между правящими и управляемыми, отчасти же принимают вообще наибольшее участие в религиозных учреждениях; но чем более укрепляется правовое состояние, тем более отступают оба эти явления, если только последнее не имеет специальных исторических оснований.

Если же далее говорится, что государственные люди должны уметь возбуждать в людях правосознание, то это, конечно, должно показаться смешным всякому, кто при этом думает о служителях государства. Но слово «государственный человек» здесь берется в смысле античного πολιτικος и при этом разумеется не столько то, что кто-либо выполняет в государстве определенную службу, – что совершенно случайно, – сколько то, что кто-либо преимущественно живет идеей государства. И темные эпохи, к которым нас вернуло бы обсуждаемое допущение, суть теократические эпохи. Я в то время намекнул на это главным образом потому, что Новалис, в остальных отношениях, впрочем, внутренне близкий мне, хотел снова возвеличить теократию. Но теперь я всецело проникнут убеждением, что одна из существенных тенденций христианства состоит в совершенном отделении теократии, я могу примкнуть к противоположному мнению, что церковь должна постепенно все более раствориться в государстве.

6) Я не хотел использовать преимущества ораторской речи так, чтобы с самого начала сказать презирающим религию, что благочестие стоит выше нравственности и права. Кроме того, в этом месте для меня было несущественно подчеркнуть примат, который, по моему убеждению, разделяют между собой благочестие и научное умозрение и который присущ обоим тем более, чем теснее они связаны между собой. Развитие этой мысли почитатели религии найдут в моем «Вероучении». Здесь же я должен защитить сказанное о равном значении, присущем нравственности и праву в человеческой природе наряду с благочестием. Правда, в первых двух не содержится непосредственное соединение человека с высшим существом, и постольку последнее возвышается над ними. Но и первые два начала столь же существенно обусловливают выдающееся и своеобразное в человеческой природе, и притом в качестве таких функций последней, которые не могут быть в свою очередь подведены под иные, высокие функции; и постольку они занимают равное место с благочестием. Ибо человек столь же мало мыслим без нравственных задатков или без стремления к правовому состоянию, сколь и без задатка к благочестию.

1) При риторическом характере этой книги, и так как ведь этот вопрос нельзя было здесь развить подробнее, было бы позволительно сказать это с еле заметным оттенком иронии, – и как легко читатель мог бы подметить ее в этих словах! – даже если бы мое мнение действительно сводилось к тому, что сама религия есть это восстановленное единство знания. Тогда эти слова означали бы лишь, что я не хотел навязывать этого убеждения моим противникам, так как я хотя и мог бы победоносно отстоять его в другом месте и под иной формой, но только именно не здесь. Поэтому мне кажется необходимым специально оградить себя от такого толкования, тем более, что многие богословы ставят теперь, по-видимому, дело так, как если бы религия – но, впрочем, не религия вообще, а только христианская религия – действительно была высшим знанием и как будто она не только по достоинству, но и по форме была тождественна метафизическому умозрению, и притом так, что она есть самое удачное и превосходное умозрение и что всякое иное умозрение, не приходящее к тем же результатам и не способное, например, дедуцировать триединство, несостоятельно. С этим, в известном смысле, стоит в связи утверждение других, что несовершенные, и в особенности политеистические религии даже по общему своему характеру не однородны с христианской. То и другое я должен специально отклонить от себя; что касается последнего, то я и в дальнейших частях этой книги, и во введении к моему «Вероучению» стараюсь показать, что и самые несовершенные формы религии все же имеют один и тот же родовой характер. Что же касается первого, то если философ, как таковой, готов попытаться доказать троичность высшего существа, то пусть он делает это на собственный риск; я же со своей стороны буду тогда утверждать, что эта троичность не есть наша, христианская, и, что, так как она есть умозрительная идея, ее источник находится в ином месте души, чем наше христианское представление триединства. Но если бы религия была действительно высшим знанием, то и научный метод был бы единственным целесообразным приемом ее распространения, и самой религии можно было бы обучиться, чего никогда никто не утверждал, и был бы ряд ступеней между философией, не приводящей к этим результатам, и нашим христианским богословием; за этой философией следовала бы религия неученых христиан, которая в качестве πιστις, была бы несовершенным родом обладания высшим знанием, и, наконец, богословие, которое, в качестве γνωσις было бы совершенным родом этого знания и стояло бы наверху, и ни одно из трех не было бы совместимо с другим. Но этого я совершенно не могу допустить и именно потому не могу считать религию высшим знанием и вообще знанием; и потому я должен также верить, что то, что у профана-христианина менее совершенно, чем у богослова, и что очевидно есть знание, не тождественно с самой религией, а есть лишь нечто, примыкающее к ней.