Фридрих Шлейермахер - Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи [сборник]

8) И это место легко может дать повод к различным недоразумениям. Что касается, прежде всего, противоположности между истинной и ложной религией, то я сошлюсь на то, что развито и моем «Вероучении» (2-ое изд., § 7 и 8), и здесь добавлю лишь, что в религиозной области не только заблуждение возможно также лишь на почве истины, но и что по праву можно сказать, что религия каждого человека есть его высшая истина; иначе заблуждение в ней было бы не просто заблуждением, а лицемерием. Если это так, то можно по праву сказать, что в религии непосредственно все истинно, так как в ее отдельных моментах высказывается не что иное, как собственное гневное состояние верующего. И с тем же правом о всех формах религиозного общения можно сказать, что они хороши, ибо в них отлагается все лучшее в каждом человеке. Но как мало ущерба это наносит превосходству одной формы веры над другой, так как именно одна из них может выражать лучшее душевное состояние, и в одной форме религиозного общения может содержаться больше духовной силы и любви, – это также отчасти непосредственно развито там, отчасти же легко может быть выведено из сказанного. – Что здесь отвергается мысль о всеобщности какой-либо отдельной религии и утверждается, что лишь совокупность всех религий исчерпывает весь объем ее духовного содержания, – это также отнюдь не выражает сомнения, что христианство может распространиться среди всего человеческого рода, хотя у многих племен этому должны предшествовать существенные изменения этой величайшей из всех человеческих религий; и столь же мало это выражает желание, чтобы другие формы религии навсегда сохранились наряду с христианством. Ведь, например, влияние иудейства и эллинского язычества в течение долгого времени прорывалось в бурных и борющихся между собой движениях, так что то и другое еще проявлялось в христианстве и, следовательно, сохранилось в истории христианства; и то же самое случилось бы, если бы христианство некогда восприняло в себя сферу всех остальных великих форм религии; таким образом, объем всей религиозной области не был бы этим втиснут в более узкие границы, но все остальные религии можно было бы исторически усмотреть в составе христианства. Что же касается первого, то в связи изложения ясно, что лишь в отношении противоположности между истинным и ложным отрицается универсальность какой-либо религии, именно в том смысле, будто все, что существовало и существует вне ее, вообще нельзя называть религией. Так же следует понимать и дальнейшее, именно, что каждый подлинно благочестивый человек охотно признает, что в других формах религии может содержаться нечто, недоступное его религиозному чувству. Ведь если бы даже христианство вытеснило все другие области религии, так что они лишь исторически отражались бы в нем самом, то не всякому было бы доступно все, что именно этим было бы вложено в само христианство; ибо, как и теперь, христианство всех христианских народов никогда не будет совершенно одинаковым. И если, следовательно, теперь никто не имеет одинакового понимания всего христианства, то он не имеет и понимания всего того в других религиях, что содержит в себе зародыш грядущего оттенка христианства.

9) Еще и теперь существуют христианские богословы – а когда я впервые писал это, они были гораздо многочисленнее, – которые отвергают все дело христианской догматики и полагают, что христианство развивалось бы здоровее и приобрело бы более свободную и прекрасную форму, если бы никогда не возникла мысль изложить христианские представления в законченной системе; поэтому они и стремятся всеми силами ослабить и разорвать эту систематическую связь и представить христианское вероучение лишь как собрание монографий, как случайно возникший агрегат отдельных положений весьма не равной ценности. Однако, я уже тогда был далек от согласия с этими людьми, в добрых намерениях которых я, впрочем, не хочу сомневаться. И потому было бы большим недоразумением, если бы кто-либо подумал, что приведенные в тексте нападки на страсть к системам не могут совмещаться со стремлением привести в возможно более точную связь изложение христианской веры. Ибо страсть к системам есть только болезненное вырождение этого похвального и плодотворного стремления; и отсюда следует лишь, что наилучшая форма систематизации религиозных представлений есть та, которая, с одной стороны, не выдает представления и понятия за первичное и конституирующее в этой области и, с другой стороны, – чтобы буква не омертвела и не убила дух – обеспечивает жизненную подвижность понятия и не только готова терпеть своеобразие и различие в пределах общего единомыслия, но даже пытается обосновать его. Если всякий должен признать это главной чертой моего изложения христианской веры, то я смею думать, что нахожусь в полном согласии с самим собой.

10) Это место, как я хорошо вижу, может возбудить тяжкие недоумения в двояком отношении: во-первых, то, что я предпочитаю языческий Рим за его безграничный религиозный синкретизм христианскому, и называю последний, по сравнению с первым, безбожным; и во-вторых, что я осуждаю отлучение еретиков, тогда как я ведь сам признаю известные воззрения еретическими и даже пытаюсь систематизировать еретичество. Я начну с последнего, как более глубокого и для меня более существенного. Мне представляется невозможным найти здравый догматический прием, если не исходить из попытки установить для определения христианства такую формулу, применение которой позволяло бы из каждой точки абсциссы отрезать ординату и, таким образом, через приближение описать объем христианских представлений; и отсюда, конечно, следует, что все, лежащее за пределами этого объема, и однако притязающее на название христианства, должно быть именно тем, что издавна звалось и христианской церкви еретичеством. Я не мог, следовательно, обойтись без установления этого понятия в догматике, и желал бы, чтобы моя цель при этом была достигнута возможно полнее. Однако, это определение предмета не имеет ничего общего с практическим отношением к лицам. Ибо что в споре с чужим мнением и при защите собственного мнения человек легко может случайно употребить еретические выражения, не разумея при этом чего-либо еретического, – это ясно само собой, и я подробно высказался об этом в «Вероучении», § 22, 3 и прилож. и § 25 прилож. А с тех пор, как многими в евангелической церкви было высказано желание в разумной форме возродить старую церковную дисциплину, чтобы христианской общине была дана возможность ограничивать свое общение с теми, кто своей жизнью отрицает христианский образ мыслей, – с этих пор, говорю я, становится особенно необходимым предупредить недоразумение, будто этим высказано право подвергать отлучению тех, кого кто-либо склонен признать еретиками. Напротив, в отношении таких людей, если к ним неприменим также вышеуказанный упрек, евангелическая церковь может признать одну только обязанность – поддерживать общение с ними, чтобы через взаимное понимание они тем легче могли быть обращены на правильный путь; и если отдельные или небольшие общины применяют противоположный метод и по возможности стремятся лишить общения тех, кто не согласен с ними в букве учения, не обращая внимания на их общее религиозное умонастроение, то это делается не в духе евангелической церкви, так как здесь содержится притязание на такой авторитет, который наша церковь не признает ни за кем. Что же касается первого, именно моего предпочтения языческого Рима христианскому и моих слов, что первый, благодаря своей ассимилирующей терпимости, наполнился богами, тогда как последний, благодаря своей системе преследования, стал безбожным, – то прежде всего, конечно, употребляемые мной выражения свидетельствуют, что это место особенно отражает на себе риторический характер книги; в строгом же смысле, здесь должно быть понимаемо то, что догматизирующая страсть к системе, которая, пренебрегая обоснованием различия, напротив, исключает всякое различие, несомненно препятствует, насколько это от нее зависит, живому Богопознанию и превращает учение в мертвую букву. Ибо столь твердо установленное правило, исключающее все, что гласит иначе, вытесняет творчество, в котором только и сохраняется живое познание, и, следовательно, становится само мертвой буквой. Можно сказать, к этому сводится история развития римско-католического вероучения в его противоположности протестантскому, и возникновение евангелической церкви, рассматриваемое с этой точки зрения, есть не что иное, как освобождение самостоятельного творчества от общения с таким правилом. Столь же серьезно должно быть понимаемо мое восхваление старого Рима за его восприимчивость к чужим богослужениям. Ибо она была обусловлена тем, что ограниченность и односторонность всякого индивидуализированного политеизма стала осознана и что религиозная потребность стремилась освободиться от границ политических форм; то и другое не только похвально само по себе, но и принесло делу распространения христианства гораздо большую пользу, чем когда-либо сказала делу упрочения и защиты христианства проникнутая благими намерениями система отлучения еретиков.