Фридрих Шлейермахер - Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи [сборник]

2) На этом суждении, конечно, лежит сильный отпечаток времени, когда впервые была написана эта книга, – того времени, когда еще не существовало никаких общих крупных интересов, когда каждый из нас оценивал свое собственное состояние лишь по своим особым отношениям и не было ни следа общественного настроения, когда даже французская революция, хотя в ней и ясно обнаружился характер мирового события, рассматривалась нами совершенно эгоистически и, следовательно, получала весьма разнообразную и шаткую оценку. Лишь позднее, во времена несчастия, как и во времена славы, мы снова узнали силу общих настроений, а вместе с этим вернулись и сознание и утешение общей религиозности. И еще теперь легко можно измерять одно другим. Ведь где в делах отечества вместо ожидаемых поступков есть только пустые слова, там и религиозность пуста, даже если бы она казалась ревностной до суровости. И где интерес к улучшению нашего состояния вырождается в болезненную партийность, там и религиозность вырождается в сектантство. Отсюда видно, что живое пробуждение естественного и здорового общественного чувства более содействует ясности в религии, чем всякий критический анализ, который при отсутствии таких импульсов слишком легко становится скептическим, как на то намекают дальнейшие слова этой речи, и что ослаблять великие общественные интересы всегда значит также парализовать и направлять по ложному пути религиозность. Поэтому также религиозные общества, которые имеют тенденцию к обскурантизму, поступают хорошо, воздерживаясь от всякого соприкосновения с иными формами религии.

3) Здесь я кое-что изменил, опустил произвольное этимологическое сопоставление и ограничился исторической постановкой вопроса. Ведь если рассматривать многообразные деления одной и той же веры, то очевидно, что не все они равноценны. А именно, те из них, которые своеобразно изменяют целое, имеют естественную ценность и существуют правомерно; все же дробление из-за отдельных пунктов, не имеющих широкого значения для целого, – а такова большая часть направлений, отделившихся в первые века от общего тела церкви, обязаны своим обособленным существованием лишь упорству меньшинства, от которого исходил этот раскол; однако, кроме того пункта, в котором они отличаются от других, они ведь не пренебрегают и остальным, если только длительная полемика не заставляет их всецело сосредоточиться на этом пункте. Сектами же, главным образом, называются, – и заслуживают такого наименования, указывающего на добровольное выделение себя из целого, – те направления, которые всецело углубляются в немногие воззрения, по которым имеется разногласие, и остаются чуждыми всему остальному; основой для этого, конечно, всегда является какая-нибудь отдельная ограниченная, но сильная в своей ограниченности личность.

4) Значение, которое я придаю этому разногласию, я надеюсь, я уже достаточно объяснил. Но противоположность между персонализмом и пантеизмом, которое здесь изображается проникающим все три ступени, дает мне случай пояснить дело еще с иной стороны. Дело в том, что и на второй ступени – на ступени политеизма – нельзя не заметить этой противоположности; только она выступает менее отчетливо, как и вообще во всем несовершенном противоположности менее интенсивны. Ведь совершенно ясно, как мало единства имеется у большинства этих божественных существ в эллинской мифологии, если попытаться соединить все, что встречается в их истории – настолько мало единства, что для объяснения всего, что сообщается о каком-либо божестве, всегда необходимо ссылаться на многообразное происхождение культа каждого божества и на различные географические и духовные источники относящихся к нему мифов. И поскольку личность становится здесь шаткой, эти образы вступают в сферу символов; и многие божества чужого происхождения, на которые можно было перенести родные имена только потому, что последние и без того не обозначали определенной личности, всецело символичны, как, например, Диана Эфесская, означающая всеобщую жизнь, natura naturans, которая прямо противоположна личности. В египетских же и в индийских системах базисом служит символический или иероглифический элемент; поэтому здесь в основе религии вообще не лежит личность, и такое, чисто символическое, выражение первопричин сознательно, собственно, не имеет богов, а носит истинно пантеистический характер. Но драматическое или эпическое изображение природы таких символических или иероглифических существ придает им внешнюю видимость личности, и потому обе эти формы политеизма – персоналистическая и пантеистическая, – по-видимому, сливаются между собой; тем не менее в принципе они все же ясно различимы. Уже по аналогии мы можем заключить, что и на ступени хаотического воззрения или фетишизма имеет место та же противоположность; но вместе с тем ясно, что здесь ее еще труднее узнать и представить, потому что эти религиозные объекты, будучи как бы личинками божеств, которые лишь при дальнейшем развитии могут стать душами, почти не допускают точного наблюдения.

5) Под названием натурализма я объединяю все формы религии, которые обычно обозначаются как культ природы и которые все представляют в указанном выше смысле безличный политеизм. Здесь не исключается и культ звезд и даже культ солнца, который лишь по внешности монотеистичен, так как расширение знаний о мироздании тотчас же должно его превратить в культ звезд и, следовательно, в политеизм. Но это изменение обычного словоупотребления – ведь в других случаях слова «натуралист» и «натурализм» обозначают у нас нечто совсем иное – я могу ближайшим образом извинить лишь тем, что, как я надеюсь, каждый читатель, который только не думает об обычном словоупотреблении, легко и правильно поймет в связи с другими обозначениями тот смысл, который здесь имеется в виду. Однако я воздержался бы от такого словоупотребления, если бы обычный способ употребления терминов «натурализм» и «рационализм» в почти тождественном смысле и противопоставление обоих супранатурализму не возбуждал во мне уже тогда, как и позднее, неудовольствия и не казался мне вводящим в заблуждение, – о чем я высказался при другом случае. В это словоупотребление можно вложить некоторый смысл, и притом более правомерный, чем тот, который обычно имеется в виду, когда разум противопоставляется откровению; но противоположность между природой и откровением не имеет никакого основания, и чем более обсуждение этого вопроса будет исходить из такого противопоставления, которое не имеет для себя также никаких оснований в Библии, о чем ведь христианин должен всегда думать, – тем более весь вопрос будет затемняться.