Фридрих Шлейермахер - Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи [сборник]

26) Сознание, что вопросы церкви не могут остановиться на той точке, на которой они стояли в то время в большей части Германии, и в значительной мере стоят и теперь, стало, конечно, с того времени более распространенным и выразилось в более определенных формах; но как пойдет развитие, – этого и теперь нельзя предвидеть с большей точностью. Одно лишь можно сказать: если нашей евангелической церкви не будут предоставлены условия, при которых в ней может развиться свежий дух, и если ограничительная тенденция в отношении нашей высшей школы и нашего публичного духовного общения будут еще продолжаться, то надежды, которым мы считали себя вправе предаваться в этой области, окажутся лишь пустоцветами, и прекрасная утренняя заря последнего времени знаменовала лишь непогоду. Тогда живое благочестие и свобода мысли будут все более исчезать в духовном сословии, и господство мертвой буквы наверху и узкое бездушное сектантство внизу будут все более сближаться между собой; из их столкновения возникнет вихрь, который загонит многие беспомощные души в раскрытые сети иезуитизма и доведет большую толпу до равнодушия – результата отупения и усталости. Признаки, свидетельствующие об этом, достаточно ясны; но все же каждый при каждом случае должен был бы повторять, что видит их, обличая этим тех, которые не обращают внимания на них.

27) Это ограничение покажется многим слишком узким. Весьма основательное и глубокое духовное развитие, богатый внутренний опыт легко могут встречаться там, где отсутствуют богословские знания, которые суть необходимое условие для замещения церковной кафедры. Неужели такие дарования должны всецело ограничиться узким кругом домашней жизни и религиозного влияния в ней? Разве такие люди, если они не могут стоять во главе публичных религиозных собраний, не могут и не должны все же действовать живым словом в более свободных и широких кругах? и разве нельзя им предоставить того неизмеримого влияния, которое дает писанное слово? На это я должен ответить двоякое. Во-первых, к семейной жизни само собою примыкает все, что в качестве свободного общения связано с семейным кругом; сообщать этому кругу свободную религиозную жизнь есть немалая задача, которая, однако, все еще недостаточно понимается и осуществляется. Если бы она надлежащим образом понималась и осуществлялась, то не могло бы случиться, чтобы в большой части Германии, и в особенности в высших и утонченных кругах общества, господствовало такое резкое противоречие между интересом к религиозным формулам и богословским спорам и домашней и товарищескою жизнью, в которой нельзя найти ни следа явственно религиозного характера. Таким образом, здесь имеется еще большая область, на которой может находить применение религиозное сознание. Однако более широкие собрания, выходящие за пределы естественного товарищеского общения и, вместе с тем, не имеющие целью составить самостоятельную общину, словом, всякие тайные общества суть всегда неудачные межеумочные создания, которые издавна приносили мало пользы истинному развитию религии, но часто созидали или таили в себе болезненные явления. Во-вторых, что касается религиозной деятельности посредством писанного слова, то было бы, конечно, весьма худо, если бы она составляла монополию духовного сословия; и мне кажется даже, несовместимым с духом евангелической церкви, чтобы духовенству принадлежала общая цензура над ней. Несомненно, здесь должна господствовать величайшая свобода; но совсем иное дело – вопрос, должен ли каждый иметь право сообщать таким путем свои религиозные воззрения и настроения и полезно ли, чтобы это часто случалось. Вред от потока посредственных романов и книжек для детей совершенно несравним с вредом от посредственных религиозных сочинений. Ибо последние, в противоположность первым, очевидно являются кощунственными. И здесь даже выдающийся легче впадает в посредственность. Ибо то, что здесь должно привлекать и пролагать себе путь, есть субъективное понимание общеизвестных предметов и отношений, а это может удаваться лишь при высокой степени наивной оригинальности или при истинном вдохновении, все равно, вытекает ли оно из последней глубины замкнутого в себе сознания, или из возбуждающей силы широкой и подвижной жизни. Вне этих средств может всегда получиться лишь нечто посредственное. Иначе обстоит дело с определенным родом религиозной песни. Этот род песни был у нас создан преимущественно мирянами всех сословий, и многое, что строгий судья признал бы посредственным, вошло в церковный обиход и тем приобрело себе в известном смысле бессмертие. Однако здесь этому содействуют два обстоятельства. С одной стороны, каждая церковная книга песен имеет лишь весьма ограниченную сферу применения, и здесь может оказаться пригодным то, что не имеет всех качеств, требуемых абсолютной публичностью. Многие из этих произведений наверно давно погибли бы и были бы забыты, если бы они должны были сохраняться в качестве чисто литературных трудов. С другой стороны, при общественном употреблении этого рода литературы действует еще многое иное, так что действие не должно принадлежать одному только поэту; его поддерживает композитор, через посредство которого более или менее привступает и действует то, что принадлежит к определенному ладу и всем знакомо; его поддерживает община, которая вкладывает в выполнение его произведения свое религиозное настроение, и литург, который указывает произведению поэта надлежащее место и общей связи богослужения.

1) Так как здесь вопрос, уже и ранее обсуждавшийся, сведен к краткой формуле – именно к формуле: множественность религий и единство церкви или общины, – то это побуждает меня дать исполнительные пояснения к этому, по-видимому, парадоксальному положению. Здесь надо иметь в виду преимущественно двоякое. Во-первых, в каждой вере лишь более ограниченные ее участники столь тесно замыкаются в своем общении, что, с одной стороны, не хотят принимать никакого участия в религиозных отправлениях других вер и, следовательно, пребывают в полнейшем неведении их природы и духа и, другой стороны, из-за малейшего отклонения в вероучении готовы тотчас же основать особую общину. Напротив, более свободные и благодарные участники какой-либо веры стремятся не только присутствовать в качестве бездеятельных зрителей, но и, по мере возможности, принимать живое участие в богослужении иных религий, назначение которого состоит ведь преимущественно в религиозном обнаружении, и этим путем любовно проникнуть в душу людей, исповедующих чуждую веру. Без наличности такого общения между членами обеих евангелических церковных общин было бы столь же невозможно думать об их соединении теперь, как и сто и триста лет тому назад, – даже там, где они более всего перемешаны между собой; поэтому, кто одобряет такое соединение, должен также одобрять и это общение. Конечно, католик, например, может легче получать религиозное удовлетворение от всего евангелического богослужения, в котором он разве только ощущает некоторые пробелы, отчасти, по крайней мере, заменяемые иными элементами, чем протестант от католического богослужения, в котором для него выражены положительные черты противоположности между обеими формами веры и в котором он, следовательно, находит многое, что не может для него быть выражением его веры. Но все же должна иметься возможность не только индифферентно воспринимать богослужение, но и многое из него усваивать через внутреннее преобразование, исправление, приспособление к своей вере; и лишь тот протестант, который способен на это, может сказать о себе, что он понимает тип католической веры и проверил свою собственную религию через сравнение с первой. С этим связано и второе, именно что лишь стремление к такому всеобъемлющему и всесвязующему общению есть истинный и безупречный принцип терпимости. Ведь если совершенно устранить возможность хотя бы отдаленного общения, то не остается ничего иного, как признать различия в формах религии лишь неизбежным злом. Совершенно так же терпимость во взаимных отношениях между государствами, имеющими различное устройство, основана на том, что между ними все же возможно общение; а где прекращается последнее, там выступает сознание мнимого права вмешиваться в чужие дела, тогда как это вмешательство правомерно лишь там, где какое-либо устройство действительно разрушающе влияет на соседние государства, и никогда это вмешательство не может быть обосновано рассуждением или мнением о своем превосходстве. Но всегда только узкие умы приписывают себе такое право; более свободные же стремятся всюду завязать общение и тем выразить всеобщее единство человеческого рода, чем отнюдь не ослабляется их любовь к строю жизни их родины; точно так же и в области религии истинная терпимость далека от всякого индифферентизма.