Эрнст Суттнер - Христианство Востока и Запада: в поисках зримого проявления единства

Соборные отцы, за исключением епископа Марка Эфесского, подписали согласованный богословский текст. Но готовность латинян и греков к действительному сближению друг с другом была так мала, что результаты богословской работы не оказали желаемого влияния на церковную жизнь. Правда, в последующие 200 лет все восточные епископы, настроенные примирительно, придерживались выводов Флорентийского собора, и до начала XVIII в. у греков богословское согласие с выводами флорентийских обсуждений было сильнее, чем их отрицание [100] . Но ни греческая, ни латинская церковь как общины не были готовы сделать практические церковные выводы из богословского соглашения. Согласно высказанному II Ватиканским собором суждению, различия, которые с самого начала существовали в церкви, «вследствие недостатка взаимопонимания и любви друг к другу послужили поводом к разделению» [101] , то есть причиной раскола были не сами по себе различия, а неготовность впредь их допускать. Таким образом, совершенно ясно, что, для того чтобы покончить с расколом, недостаточно было удостовериться в совместимости богословских различий. Необходимо принять в расчет и то, что из-за ослабления власти византийских императоров исходные позиции для восприятия решений Флорентийского собора принципиально отличались от обстоятельств, которые способствовали восприятию решений первых семи вселенских соборов. Император не мог больше проводить эти решения в качестве государственных законов. Требовались новые пути для процесса восприятия. Их исследование будет одной из тем следующей главы.

После того как греки отправились домой, флорентийский декрет об унии был опубликован для армян (1439), для коптов (1442), а также — после перенесения собора в Рим — для сирийцев (1444) и для некоторых халдеев и маронитов на Кипре; велись переговоры и с эфиопами. Эта активность показывает, что соборные отцы мыслили унию во всемирном масштабе, но эти акции были совсем другого рода, нежели переговоры с греками. Числом и образованностью делегаты этих церквей уступали латинским соборным отцам. Они были не в состоянии столь же эффективно, как греки, защищать перед латинянами богословские воззрения своих церквей. Так получилось, что равноправного участия латинян и жителей Ближнего и Среднего Востока в составлении декретов объединения фактически не было; для них это было больше диктатом Западной Европы, чем результатом соборной встречи. При ближайшем рассмотрении оказывается, что Ферраро-Флорентийский собор признал равноправие церквей в той мере, в какой их делегации на переговорах в состоянии были этим воспользоваться. Несмотря на то, что позиция латинских отцов на Ферраро-Флорентийском соборе в отношении греков была более открытой в сравнении с позицией латинян в минувшие века, все-таки у них фактически не сложилось ясного экклезиологического понимания того, что церкви принципиально равны.

Со времени раннего Средневековья забота о распространении христианской веры считалась долгом европейских властителей. Когда в конце XV в. наступила эпоха географических открытий и иберийские государства первыми из европейских держав устремились в заморские колонии, важным оправданием их экспансии было то, что они несут христианство вновь открытым народам. Совершенно неожиданно для себя они натолкнулись за океаном на христианские церкви. Они считали само собой разумеющимся, что следует позаботиться об их единстве с отечественными церквами и Римом.

Благодаря одной апостольской миссии, связанной с именем апостола Фомы, но обойденной молчанием в Деяниях святых апостолов, в Индии существует с древнейших времен сирийская христианская община. Тамошние христиане называют себя «христианами св. Фомы», так как убеждены, что их миссионером был апостол Фома. Даже если и не он сам, а лишь его ученики пришли в Индию, совершенно ясно, что сирийское христианство привилось там задолго до того, как император Константин легализовал христианство в Римской империи.

Церковь св. Фомы процветала в Индии, когда туда прибыли португальцы, и «христиане св. Фомы» были чрезвычайно обрадованы тем, что к ним пришли братья. Чувство духовного родства толкало их к общению с прибывшими, и эта открытость росла по мере утверждения господства португальцев, служа им поддержкой. Для миссии среди индийских язычников, которую предприняли португальцы, они учредили архиепископство в Гоa и почитали правильным подчинить «христиан св. Фомы» мощному архиепископству Гоа. Колониальные власти были живейшим образом заинтересованы в том, чтобы как можно скорее включить «христиан св. Фомы» в это архиепископство, потому что оно находилось под покровительством португальского короля [102] , и церковная принадлежность к этому архиепископству означала политическую лояльность по отношению к португальской короне.

Однако «христиане св. Фомы» традиционно находились под омофором сирийского патриарха. Их церковная жизнь, которая никогда не испытывала влияния Западной Европы ни в области богословия, ни церковного права, ни в литургическом плане, сильно отличалась от того, к чему привыкли архиепископ Гоа и его клир. Ни архиепископ, ни отцы-иезуиты, которых он послал к «христианам св. Фомы», не были подготовлены к пониманию сирийских церковных обычаев. Архиепископ и иезуиты не знали архаических формулировок веры, которые они должны были прочесть в контексте богословской мысли, неизвестной тогдашней Западной Европе; они сочли их ересью [103] . Литургический устав «христиан св. Фомы» они порицали как cyeверие, если не находили никакого эквивалента в западноевропейском богослужении, и сетовали на изъяны, если их собственным обрядам не было аналога в туземном наследии. Терпеливое проникновение в местные обычаи христианской жизни и партнерский диалог были бы плодотворны, с их помощью пришельцы могли бы научиться понимать и ценить древнее наследие местной церкви. Но они и не думали прислушиваться, а просто считали непонятные им учения еретическими и соответственно пагубными. Опираясь на слово Христа о миссии (по Матфею), они чувствовали себя посланными ко всем народам и думали быть для всех тех, к кому они придут, только учителями. Но если бы португальцы поняли, что наряду с западноевропейской могут существовать и другие традиции в Церкви Христовой, они были бы в состоянии оценить своеобразие церкви, которую они открыли. Для латинян XVI в. это было невозможно. Они считали собственную церковную традицию истинным образцом правоверия и Божьего благоволения, примером для церкви во всем мире.