Эрнст Суттнер - Христианство Востока и Запада: в поисках зримого проявления единства

Латинская церковь переживала тяжелый кризис, разразившийся в позднем Средневековье и достигший своей высшей точки в Реформации, но она его «преодолела и в конце века предстала обновлённой и усилившейся благодаря проведению папством Тридентского собора. Благодаря деятельности трех выдающихся пап декреты собора не остались мертвыми буквами, а вошли в жизнь церкви. Использованные названными тремя папами методы были различны, как и их личности, но цель была одна: обновление церкви в духе католической реформы», – писал X. Един [113] .

Поскольку это были папы, руководившие делом реформы, жизнь послетридентской латинской церкви по-новому ориентировалась на Рим. Из центра юрисдикции, которым Рим уже был со времени Средневековья, теперь он стал пастырским центром, центром распространения веры и богословской науки. X. Един так характеризует результаты реформ: «Достаточно было жизни одного поколения, чтобы изменить лицо церкви... Реставрация папской власти при помощи Тридентского собора была... естественным следствием проведенной откровенно, со строгой последовательностью и полным успехом католической реформы. Новый централизм, пришедший на смену фискально ориентированному централизму позднего Средневековья, был обоснован и религиозно, и духовно. Папство придало значимость нормам Тридентского собора: одна Библия – Вульгата, одна литургия – римская, один канонический кодекс гарантировали единство; они, конечно, создали гораздо большее единение церковной жизни, чем это было в дотридентской церкви... Из согласия со своей сущностью церковь черпает силы для самообновления и самоутверждения». В новом духе посттридентской эпохи Римская курия все больше берет на себя инициативу уний; при оценке экклезиологического значения расколов , так же как при разработке условий для уний, впредь все отчетливее слышится голос Рима. Этим и характерна новая эпоха после Тридентского собора, что немаловажно для занимающей нас темы.

Созидательные успехи посттридентских реформ, как уже упоминалось, Един связывает с деятельностью трех пап — Пия V (1566-1572), Григория XIII (1572-1585) и Сикста V (1585-1590). При Пии V были подготовлены усовершенствованный катехизи с для священников, новая редакция молитвенника и римского служебника. Но действительно решающей, пишет он, была стальная воля этого папы в проведении тридентской реформы, его нежелание терпеть возвращения к прежней вялой практике, его готовность побуждать к выполнению поставленных Римом реформаторских задач в масштабах всего христианского мира; потому что «в убеждении, что декреты Тридентского собора есть инструмент церковного обновления во всем мире, он заботился об их опубликовании в странах миссии, вплоть до Мексики, Гоа и Конго. Многочисленные провинциальные и епархиальные соборы применяли эти декреты в епархиях; было основано много духовных семинарий...» [114] . Григорию XIII Един ставит в заслугу инициативы, связанные с основанием им по всему свету духовных семинарий. «Рим, издавна бывший центром управления церковью, стал центром богословской науки и образования для клириков» [115] , — пишет он. Относительно Сикста V Един обобщает следующее: «Его важнейший вклад в католическую реформу состоял в реорганизации Римской курии... Буллой от 22.1.1588 Сикст V создал пятнадцать постоянных конгрегаций кардиналов с точно очерченными компетенциями и властными полномочиями...» [116]

Следующие три папы были короткое время у власти и потому мало могли способствовать продвижению реформ. После них на папский престол взошел Климент VIII (1592-1605). Для нас он особенно интересен, потому что при нем была заключена Брестская уния. Един пишет о нем, что, хотя Климент VIII соответствовал идеалу епископа католической реформы и вел аскетическую жизнь благочестивого священнослужителя и ревностного епископа, следует согласиться с тем, что при нем движение церковного обновления стало утрачивать тот большой размах, который оно приобрело при Пие V и обоих его преемниках [117] .

Нужно вспомнить и об общественно-государственном развитии, которое началось с наступлением в Европе так называемого нового времени, чему способствовали Реформация и упоминавшееся движение обновления в Католической церкви. Подобно прежним византийским правителям, большинство европейских князей были совершенно убеждены в том, что между единством государства и церковным единством существует взаимозависимость. Ведь универсализм прежней римской государственной идеологии, которая объединяла в единственной империи «весь мир», теперь был утрачен благодаря признанию множества самостоятельных государств; хотя каждое из них считало желательным религиозное единство граждан, но всё определялось самостоятельно избранными ими религиозными убеждениями. После Тридцатилетней войны девиз «чья власть, того и религия» был поднят до одного из основополагающих конституционно-правовых принципов. В договорных соглашениях это действовало там, где в годы Тридцатилетней войны дело доходило до кровавых столкновений между католиками и протестантами. Сверх того — что делает важным подобное обстоятельство для нас — этого правила придерживались и в тех государствах, в которых восточные христиане жили под властью протестантских или католических правителей. [118]

Ни в одном государстве, — ни в древности, ни в Средние века, ни в новое время, — в котором считалось желательным, чтобы граждане объединялись в одной конфессии, не существовало религиозной свободы, которая в современных демократиях причисляется к правам человека. Во всех этих случаях желательной государству конфессии отводилось преимущественное положение. Она обладала большей государственной защитой и большими правами, чем всякая другая религиозная группировка. Государственная помощь соответствующей конфессии ограничивалась по большей части правовыми предписаниями, из чего следовало, что для социального статуса гражданина было выгодно принадлежать к привилегированной конфессии. В отдельных случаях, но далеко не всегда, государство добивалось конфессионального единства принудительными мерами.

Мы должны иметь в виду, что в Европе того времени, когда происходили события, нас интересующие, государственное стремление к конфессиональному единству граждан бесспорно считалось законным. Многое из того, что тогда происходило и немало людей толкало на конфликты с собственной совестью, мы можем, даже должны, обозначить как ложное. Тем не менее, нельзя лидерам церкви и государства того времени приписывать дурные намерения только потому, что они совершали поступки, которые, с точки зрения государственных деятелей нашего времени, могут быть расценены как несправедливые. Практически все, если не принимать во внимание отдельных исключений, делали то, что, согласно образу мыслей их эпохи, считалось соответствующим чести и совести. Но сегодня при обсуждении прошедших событий нужна большая осмотрительность уже потому, что видно, как в отдельных европейских государствах, например, в Греции или Скандинавских странах, несмотря на влияние эпохи Просвещения, сохраняются «родимые пятна» бывшего к началу нового времени повсюду столь распространенного союза государства и церкви. Там и ныне работает принцип предпочтения государством определенной конфессии. Закон о религиях Российской Федерации от 1997 г. имеет тенденцию того же направления.