Геннадий Дмитриев - Апостол Иуда

— Не откажется, я ему давал деньги в рост, он мне ещё должен, и будет должен до тех пор, пока я не прощу долг.

— Много взял в рост?

— Половину!

— Если так дело пойдет, то скоро весь Рим будет тебе должен! И восстания не потребуется. Истинно в писании сказано: «Давай в рост другим народам, и покоряться они тебе».

— Жаль, не все римляне такие, как Ксаверий, есть гордые, те денег в долг не берут, те просто отнимают.

— Но не у тебя же!

— У меня отнимешь! Как бы ни так!

Тогда он ещё не знал, что Понтий Пилат и у него отымет деньги, изъяв их из корвана храмовой казны на строительство нового акведука.

Каиафа ушел к себе, и тут же отослал гонца с письмом к центуриону Ксаверию. В письме он обещал, что если Ксаверий хорошо выполнит то, что он от него потребует, то Каиафа спишет половину долга.

Когда Иисус собрал своих учеников на тайную вечерю, он призвал к себе Иуду и сказал:

— Иди, и делай скорее то, что должен. Завтра перед рассветом буду я с учениками в Гефсиманском саду.

Иуда пришел к Каиафе и указал место, где соберутся ученики.

— Хорошо, — сказал первосвященник, — этой ночью центурион Ксаверий с отрядом будет нести дозор. Приведешь их на место перед рассветом, и укажешь Ксаверию на Христа.

— Я поцелую его. Тот, кого я поцелую, и будет Иисус Христос.

На том они и расстались.

Вечером, когда все ученики собрались отведать Пасху, Иисус сказал:

— Грустит душа моя и томится тоскою, возможно, последний раз вкушаю я с вами хлеб. Может случиться так, что не увидимся мы более с вами. Тогда вы продолжите дело моё, учите людей тому, чему учил я вас, будьте тверды в вере вашей. Трудно вам будет, будут вас гнать и презирать, будут насмехаться над вами. Только вера в праведность того, что делаете, даст вам силы. Знаю, не легко это будет. Знаю и то, что один из вас отречется от меня.

Апостолы зароптали, они наперебой стали спрашивать Христа: «Не я ли, господи?».

— Обмакнувший со мной хлеб в эту чашу и предаст меня, — сказал Иисус. В чаше в этот момент была только рука Христа, и… Петра. Петр вздрогнул и, посмотрев в глаза Иисусу, сказал:

— Что бы ни случилось, никогда не отрекусь я от тебя!

— И петух не успеет прокричать, как трижды от меня ты отречешься! — ответил ему Иисус, — А теперь я буду молиться. Тяжко мне, душа моя скорбит, хоть ты, Петр, Иоанн и Иаков, побудьте со мной.

Они вышли. Едва Христос произнес первые слова молитвы, как все, бывшие с ним, апостолы: и Петр, и Иаков, и Иоанн — все уснули крепким безмятежным сном. Иисус молился.

— Господи, — произнес он, — да минует меня чаша сия, если можно, пронеси эту чашу мимо меня.

Капли кровавого пота стекали по челу Иисуса, Риск был велик. Он понимал это, но не о спасении своем молился Иисус, он молился о том, чтобы первосвященник внял его словам и повел народ свой по пути, начертанному Господом. Слишком много зависело от завтрашнего разговора с Каиафой, слишком много. И знали об этом только двое: он и Иуда Искариот. Не мог Христос доверить ученикам своим то, что должно произойти. Они слишком любили его и ни за что не пустили бы Иисуса к Каиафе. Не могли они ещё осознать того, что день завтрашний решит не только судьбу их народа, но и многих народов мира.

Ещё первые лучи солнца едва позолотили легкие облака, и дыхание свежего, прохладного ветерка чуть колыхнуло листья деревьев, ещё не запели птицы в вышине, когда вышли они во двор, Иисус и апостолы. Новый, безмятежный день вставал над Землей.

Все вышли во двор в ожидании восхода солнца. Но не успели лучи дневного светила коснуться земли, как в утреннем сумраке возникли неясные очертания фигур. Казалось, из самой вечной тьмы явились зловещие призраки ночи, и чем ближе подходили они, тем яснее проступали силуэты вооруженных людей. Это был центурион с отрядом, а с ними Иуда. Они остановились напротив учеников Иисуса, которые, предчувствуя беду, окружили своего учителя. Ксаверий повернулся и стал, широко расставив ноги и положив правую руку на рукоять меча. Он ждал. Иуда медленно побрел в сторону Христа, он шёл, еле переставляя ноги, казалось, они были налиты свинцом. Ученики невольно расступились, давая ему дорогу. Шаг, ещё шаг, ещё. Всего три шага отделяли его от Иисуса, и он знал, что произойдет сейчас.

Иисус смотрел на Иуду, что же он медлит? «Что делаешь, делай скорее», — хочет сказать он. «В глазах твоих смятение и нерешительность? Смелее, Иуда, ты должен, должен это сделать!»

Иуда идет медленно, шаг за шагом. Ещё шаг. Теперь остается всего два, всего два шага. Он смотрит в глаза Иисуса, что он прочтет в них?

«А может не надо, учитель? Может не надо?» — мысленно говорит он Иисусу.

«Нет, надо, Иуда, надо, ты ведь сам знаешь, что надо».

«А что потом? Что же будет потом? Что делаю я? Предаю учителя своего в руки врагов?».

«Возлюби врага своего, так я учил вас. Нет у нас здесь врагов, нет, не враги они нам, Иуда, они и сами не ведают, что творят. Они должны знать правду, я должен им сказать».

Так, мысленно ведя разговор с Христом, он сделал ещё один шаг. Теперь только один шаг оставался Иуде, только один. Он уже занес ногу, сейчас он опустит её, повернется к Иисусу, и пронзит его своим поцелуем, и всё, конец. Нога Иуды опускается на землю, шаг сделан, теперь поворот.

«Боже, что я делаю? Зачем, зачем я делаю это? Ведь я же знаю, что Каиафа обманет меня, он предаст смерти Иисуса! Зачем, зачем я делаю это?»

Иуда замер и посмотрел в глаза Иисуса, он увидел там спокойствие и уверенность в правоте своей.

Вот уже близко щека учителя, вот он тянется к ней губами, и поцелуй обжигает щеку Иисуса. Всё. Назад возврата уже не будет, знак подан. Ксаверий медленно, спокойно направляется к Иисусу, держа руку на мече, за ним, в трех шагах, следует стража. Вот он уже подошел к Христу:

— Это ты, Иисус, сын плотника, называемый Христом? — спрашивает он.

— Да, это я, — отвечает Иисус.

— Иди за мной. — Ксаверий поворачивается и идет, Иисус следует за ним. Стража окружает его, и они направляются туда, где состоится заседание синедриона, к дому первосвященника Каиафы. Апостолы, как овцы покорно следуют за своим пастырем, не пытаясь его освободить. Вся процессия заходит во двор, апостолы и Иуда в их числе остаются на улице.

Солнце ещё не взошло, не согрело землю своими лучами, и утренний холод пронизывал души и тела тех, кто шли за Христом. Какие-то люди грелись у костра, и Петр подошел к ним, чтобы согреться.

Мерзкая, грязная старуха, шамкая и брызгая слюной, спросила Петра:

— Это ты был с Иисусом, которого стража привела к Каиафе?

— Не знаю, о ком ты говоришь, старуха, не знаю я этого человека.

— Врёшь, знаешь, — продолжала настаивать она, — я видела тебя с ним вчера, теперь вот его схватили, он преступник, этот человек? Скажи.