Владимир Богораз - Эйнштейн и религия

Гипнотическое внушение имеет все существенные свойства сновидения. Действующим фактором является внушение извне, которое влияет на оцепенелое сознание загипнотизированного лица так же точно, как стук, или порыв ветра влияет на сознание спящего человека, видящего сон.

Различие заключается в том, что сон превращает каждое полученное впечатление в причудливое и сложное разветвление, а загипнотизированное сознание разрабатывает полученное внушение в простом однолинейном порядке. Видения сна объективируются и соединяются в общую живую картину. Гипнотическое видение большей частью сохраняет свой первоначальный, простой, элементарный и субъективный характер: Я чувствую себя человеком, самим собою, и вдруг через несколько секунд я же чувствую себя маленькой девочкой, обезьяной, собакой и пр…

Возможно прибавить и об’ект, внушить, например, загипнотизированному видение медведя или льва, готового напасть, превратить для загипнотизированного уксус в вино, сырую картошку или репу — в яблоко или апельсин. Дальнейшее развитие этого момента, однако, невозможно.

Внушенная идея не дает драматических разветвлений. В общем сновидение есть драма, гипнотическое внушение есть только монолог.

Субъективный характер превращения однако ничуть не отнимает у гипнотического внушения его основной первобытный анимистический характер. Так как больной чувствует себя чем-то совершенно различным от своего прежнего существования, то в сущности он переходит от формы к форме, от видения к видению. Впрочем, превращение имеет характер чередования и последовательности, т.-е. заключает в себе элементы времени. Вневременное существование форм того же бытия повидимому не проявляется. Вообще, быть может, возможно заключить, что гипнотическое внушение, как нечто более или менее искусственное, — не столь первобытно, как сон, с другой стороны именно гипнотическое внушение является наоборот как бы простейшим элементом, отдельным кирпичем невозведенной постройки, окрашенной нитью, из каких сновидения ткут свои пестрые и яркие ковры.

Далее, психический опыт актеров, поэтов, романистов, содержит на яву и без всякого внушения элементы таких же превращений, правда, не столько отчетливые, как в работе внушения, но зато превосходящие внушенные образы сложностью и разветвленностью своего воплощения в жизнь. И это перевоплощение, не искусственное, а естественное, возникающее порою совсем непроизвольно, ничуть не является линейным, последовательным во времени, а напротив содержит элементы двойного сочетания, так как артист и художник никогда не теряют сознания своей основной первоначальной личности.

При всем том такое перевоплощение артиста, художника, актера, нередко заходит довольно далеко. Так, Флобер, описывая самоотравление мадам Бовари, три дня ощущал во рту явственный вкус мышьяку. Хорошая актриса до такой степени входит в свою роль, что порою достигает почти самообмана. Однако, ни Флобер, ни актриса ни на миг не теряют своей действительной личности. Эта своеобразная двойственность сознания артистов имеет очевидные признаки вневременного сосуществования форм.

Впрочем, и помимо утонченного художественного восприятия немногих обыкновенные люди тоже обладают способностью переживать такое перевоплощение и двойственность сознания, порою не без яркости и в чувстве, и в выражении.

Приведу, например, характерный пример из «Казаков» Толстого.

«Ему ясно представилось, что думают и жужжат комары: „Сюда, сюда, ребята! Вот кого можно есть“. И ему стало ясно, что он нисколько не русский дворянин, член московского общества, а просто такой же комар, или такой же фазан или олень, как и те, которые живут кругом него» [36] Сочинения Толстого , издание 1886 г. Ч. II, стр. 369. .

Можно пойти даже дальше и рассматривать самую память человека, как силу, содержащую в себе основное свойство соединять вместе зрительные образы и впечатления во вневременном порядке. Память отрицает естественное расстояние между зрительными картинами и, не обинуясь, ставит их рядом в порядке почти одновременном, т.-е. почти вневременном. В сущности говоря, память человека и представляет настоящее, доподлинное, «второе зрение». Например, в эту самую минуту я вспоминаю картины Нью-Йорка, Владивостока, Токио, которые я видел лет 20 назад. Эти картины пребывают сокрыто в глубине моего мозга, но я могу по желанию вызвать их снова с большей или меньшей рельефностью. А минувшую ночь я видел во сне одну из таких зрительных картин, такую яркую и полную, как сама жизнь. Таким образом, сновидение берет свои реальные элементы из склада памяти. Память содержит в себе живые элементы потустороннего, вневременного бытия.

Можно рассматривать и самый человеческий дух, как творческую силу, которая все время создает из реальных элементов образы, картины и т. д., более или менее яркие и продолжительные. Все эти образы существуют без отношения ко времени и последовательности. Их легко переставлять и перемешивать без всякого отношения к их истинному порядку, даже без перемычки между ними и без связи с течением времени.

Память — это приемник прежних сокровищ человеческого духа; она сохраняет одинаково отвлеченные идеи и зрительные впечатления, но не обращает никакого внимания на элемент времени и последовательности.

Однако, если рассматривать ближе метод сочетания живых элементов, наполняющих память, то придется, как сказано выше, признать его не вполне вневременным, так как элемент времени все-таки входит в это сочетание зрительных картин, в виде перемычки чрезвычайно короткой, определяемой быстротой движения мысли, быстротой ее перехода от явления к явлению.

Быстрота человеческой мысли еще не вычислена даже с приблизительной точностью. Мы знаем только, что она чрезвычайно велика и можем предполагать, что она так или иначе соотносительна быстроте распространения физической энергии, а стало быть и предельной быстроте распространения света. Таким образом, быстрота перехода в человеческой памяти от одной зрительной картины к другой могла бы соответствовать быстроте перехода солнечного света меж этими картинами в их непосредственной реальности. Вопрос об этом соответствии будет рассмотрен в моей второй работе.

В настоящее время дело идет не об этом, а о том, что память в значительной части случаев допускает перемычку времени между своими элементами, но только очень короткую, почти молниеносную.

Однако, этот элемент времени совершенно несходен с обычным ощущением времени. Во-первых, он не имеет ориентации и допускает обратное или всякое иное произвольное течение событий. В этом отношении память еще произвольнее сна, сновидения, ибо мы можем вызывать картины прошлого и переставлять их по собственному произволу, что невозможно во сне.