Владимир Богораз - Эйнштейн и религия

Вообще говоря, он не имеет никакой идейной точки отправления. Рише в предисловии заранее предупреждает: «Не ищите у меня туманных рассуждений о судьбах человека, о магии, о теософии. Я излагаю попросту факты и проверяю их истинность».

Не рожденный из идей, спиритизм в свою очередь не рождает никаких идей. И когда Рише от своих так называемых «фактов» переходит к выводам, он излагает плоским и неуклюжим языком какую-то беспомощную жвачку: 1) о духах-покойниках, дематериализированных, но сохранивших привычку к материализации, 2) об ангелах или демонах, механически могущественных, которые вмешиваются в человеческие дела загадочным и символическим способом.

Даже палеолитические люди мыслили не столь бессвязно, и — я сказал бы — не столь безграмотно.

С искусственностью и бесплодностью спиритизма связана и его крайняя вульгарность — бессмысленные изречения загробных Наполеонов или Шекспиров, стоящие на уровне развития самих медиумов. В этом отношении спиритизм граничит и сливается с хиромантией, с гадалками. Даже инструменты и орудия спиритизма такие же вульгарные, салонного, комнатного типа, — гитара, банжо. Спиритические духи не стреляют из ружья, не бросаются кинжалами. Они гораздо безопаснее шаманских духов, которые способны к трагическим действиям.

В житейском обиходе спиритизм совершенно бесполезен, мало того, он даже не вреден, — последняя степень бессилия. Из него не извлечешь колдовства, ни доброго, ни злого. Он не возвышается до пророчества и, несмотря на интимную связь с таинственными духами, не из'являет притязания на руководство поведением людей.

Можно было бы считать спиритизм продуктом разложения современной религии, которая распадается на свои составные части, причем социологическая и этическая часть перешла к общественным учениям, часть философская к науке, церковная к общественным организациям. Мифология высшая и низшая остались без применения и как бы повисли в воздухе. Спиритизм мог бы считаться светским проявлением низшей элементарнейшей формы религиозного суеверия, медиатизированной формой культа предков, покойников и духов покровителей.

Однако, разрозненные элементы распавшейся религии вступают в иные сочетания, более замысловатые и более живучие.

Во всяком случае для нашего рассмотрения спиритический материал совершенно непригоден. Только естественно возникающие формы верований, коренящиеся в первобытности и органически связанные со свойствами человеческого мышления могут служить предметом плодотворного анализа. Дух Саула, вызванный Аэндорской колдуньей, имел смелость предсказать Саулу гибель. Нелепый дух Биен Боа, вызванный Мартой для Шарля Рише, ничего не говорит, кроме пустяков.

В связи с этим новым анализом взаимоотношении религиозного суб’екта и об'екта выступает в другом свете новейшее этнографическое учение о религиозном восприятии преанимизма, древнейшего доанимистического состояния, о так называемой mana , безличном и всеобъемлющем религиозном состоянии. Это новое истолкование mana может отчасти служить и подтверждением правильности и самого анализа, самого подхода к предмету исследования.

O mana говорят многие новейшие исследователи, теоретические и практические.

Преанимистическое чувство не различает еще суб'екта и об'екта. Я и мир — одно. Или, как об'яснил мне образно старый тунгусский шаман: «у моей души сотни рук и они так длинны — хватают до самых концов мира». То же самое выражено в известном отрывке из Иоанна Дамаскина А. К. Толстого:

Преанимизм в дальнейшей эволюции возвышается до пананимизма, потом до пантеизма.

В своей первоначальной стадии ощущения mana — это безличное всеобволакивающее ощущение жизни активной и вечной. Mana есть вечная жизнь. Смерти вообще не существует, тем более смерти естественной. Первобытный человек даже в состоянии анимизма не хочет мириться с признанием естественной смерти. Его активная природа не допускает пустоты. По его представлениям смерть это убийство. Его совершает враг, видимый или невидимый, оружием или колдовством. Многие народы всякую смерть приписывают магическому действию враждебных колдунов и деятельно ищут виноватого.

С другой стороны такими же виновниками смерти являются «духи-убийцы», равносильные злым шаманам человеческого естества. Последним воплощением, синтезом духов убийц является Смерть, образ телесный и вместе духовный. Фольклор всех народов изобилует рассказами о том, как сильный человек (шаман) пересилил смерть, взял ее в плен, завязал в мешок, повесил коптиться над огнем. И после того люди перестали умирать. В конце концов, однако, смерть освобождается. Большею частью ее освобождает сам шаман.

Между прочим обычная школьная фраза — силлогизм: «Все люди смертны. Кай человек, следовательно, Кай смертен» первобытному сознанию почти совершенно недоступна, как об этом свидетельствует фон-ден-Штейнен относительно народов бразильского водораздела Хингу [37] Von den Steinen , О. с. р. 300. .

Составляя с помощью переводчика простейшие вокабулы на языке бакаири, фон-ден-Штейнен дошел до вышеуказанного силлогизма и к крайнему своему изумлению увидел, что силлогизм совершенно непонятен не только бакаири, но даже и переводчику-индейцу.

Как это все люди смертны? Если никто их не трогает, они ни за что не умрут. Смерть — это насилие, это постороннее влияние.

В конце концов перевод силлогизма вылился так: «Я умираю. Мы умираем. Бывает, что люди умирают», т. е. вместо общей формулы подставлена частная.

Такое отношение к смерти показывает, что смерть вообще есть представление позднее, возникшее с началом анимизма. В безличной доанимистической стадии прямого восприятия смерти еще не было. Существовал, быть может, темный, инстинктивный страх пред непонятным, пред ударом, невидимо откуда.

Безличная mana все же является активным источником, религиозной силы. Из mana возникает табу , религиозное предписание, большей частью запретительного характера. Содержание табу вообще совершенно конкретно. Табу не имеет за собой личного религиозного авторитета, но тем более оно действительно. «Нельзя!», «грех» — и кончено.

Но в сущности и до сих пор все религиозные запреты безличны и божественная воля, связанная с ними в качестве авторитета, имеет совершенно внешнее значение. Важно не то, что «бог накажет», а именно то, что «нельзя!», «запрещено!». Можно наконец не веровать в бога, а верить в табу , избегать молчаливо числа тринадцать, гадать на чет-нечет, на вынется-сбудется. Такие гадания тоже совершенно безличны.