Георгий Ореханов - Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы

В других работах В. Соловьева эти мысли обосновываются более подробно. Например, в «Оправдании добра», по Соловьеву, эволюционный процесс проходит пять стадий, из которых четыре принадлежат царству природы (минералы – растения – животные – человек), а одна – царству благодати. Эта последняя и есть Царство Божие, в котором завершается процесс собирания Вселенной. В этом процессе центральным событием и является Воскресение Христово, за которым последует всеобщее воскресение [377].

Письмо В. С. Соловьева 1894 г., с которым писатель, как мы видим, имел возможность познакомиться уже после смерти философа, вызвало большое раздражение Л. Н. Толстого, которое трудно понять и объяснить, потому что написано оно было в очень мирном и дружеском ключе. В разговоре с А. Оболенским писатель сказал, что не понимает, «как это люди умные и образованные могут серьезно говорить о таком явном и очевидном вздоре, как воскресение и вознесение какого-то человека, который вместе с тем “бог“» [378].

Можно предполагать, что на самом деле к моменту написания письма В. С. Соловьев уже испытывал к Л. Н. Толстому стойкую личную антипатию, которая сглаживалась только мягкостью характера, добродушием и благожелательностью философа. Она возникла значительно раньше и была вызвана неприятием «мистики рисовых котлеток», т. е. учения об абстрактно-безличном божестве и о добре как безличной категории, которое проповедовал писатель [379].

В окончательном виде критика В. С. Соловьевым Л. Н. Толстого была изложена в главном антитолстовском произведении – «Трех разговорах», где основной пункт расхождения между философом и писателем был сформулирован предельно ясно: «Действительная победа над злом в действительном воскресении», только этим открывается истинное Царство Божие, которое без этого есть царство смерти, греха и диавола даже при самой пламенной проповеди морали [380]. Отрицая Воскресение, предлагая нравственный паллиатив – добро без метафизической подосновы, Толстой выступает обольстителем человечества на манер Великого инквизитора, предлагая людям в качестве религиозного идеала такую же дырку, какой молятся сектанты-дыромоляи. Это не добро, а маска, пародия, личина, которая не может быть убедительна, если смерть по-прежнему царствует в этом мире.

Только один раз в жизни Л. Толстой и Ф. Достоевский имели реальную, физическую возможность встретиться друг с другом. 10 марта 1878 г. они оба присутствовали на седьмой публичной лекции В. С. Соловьева. Эти лекции В. С. Соловьева (всего их было одиннадцать), прочитанные по поручению Общества любителей духовного просвещения, начались Великим постом 29 января 1878 г. и составили знаменитый цикл «Чтений о богочеловечестве». Проходили они в доме на Фонтанке, который получил название Соляного городка, так как был построен на месте старого Соляного двора.

Сохранились красочные воспоминания педагога и философа С. Н. Эверлинга, который в 1901 г. слышал рассказ Л. Толстого о посещении этой лекции.

«Я никогда не забуду, как покойный Страхов однажды затащил меня на лекцию Соловьева. Можете себе представить битком набитый зал, духота невероятная, просто теснят друг друга, сидеть негде – не только стулья, но и окна все заняты. Дамы чуть ли не в бальных туалетах. И вдруг с большим запозданием, как и следует maestro, появляется на эстраде Соловьев – худой, длинный, как жердь, с огромными волосами, с глазами этакого византийского письма, в сюртуке, который висит на нем, как на вешалке, и с огромным белым галстуком, просто шелковым платком вместо галстука, повязанным бантом, как, знаете, у какого-нибудь художника с Монмартра; обвел глазами аудиторию, устремил взгляд куда-то горе и пошел читать, как пошел… через каждые два-три слова по двух– и трехэтажному немецкому термину, которые почему-то считаются необходимыми для настоящей философии, просто ничего нельзя понять… читал он это читал, а потом вдруг дошел до каких-то ангельских чинов и стал их всех перечислять – по-поповски – херувимы, серафимы, всякие престолы и разные прочие чины, положительно не знаю, откуда он их набрал и точно всех их видел сам. Глупо как-то. Я так и не мог дослушать лекции, оставил Страхова одного».

Писатели даже не подозревали, что оба одновременно находятся в лекционном зале (Ф. М. Достоевский присутствовал на лекции с женой, А. Г. Достоевской). В этом же зале находился человек, который был знаком и с Л. Толстым, и с В. Соловьевым, и с Ф. Достоевским. Это Н. Н. Страхов. Но по какой-то загадочной причине, до сих пор до конца не выясненной, он не познакомил двух великих русских писателей.

Сегодня существует целая научная литература на тему, почему же все-таки Страхов этого не сделал. Ситуация действительно сложилась довольно странная. Два великих русских писателя не смогли познакомиться друг с другом, при этом каждый из них в отдельности был прекрасно знаком со всеми другими ведущими русскими писателями-современниками: Тургеневым, Гончаровым, Некрасовым, Островским. Видимо, тут роль сыграло то обстоятельство, что Н. Н. Страхов, человек сложный, мнительный и завистливый, понимал свою значительность как информатора всего мира о Толстом и Достоевском и не хотел эти позиции друга, наперсника (в первую очередь Л. Толстого) и посредника терять, ибо знакомство и дружба с Л. Толстым – «немалый моральный капитал» [381].

Возможно, впрочем, как полагает И. Л. Волгин, что этой встречи не хотел и сам Л. Толстой. В период обострения своих религиозных исканий, когда, как мы видели, он не боялся встречаться с известными старцами, богословами и церковными деятелями и сознательно искал этих контактов, именно встречи с Достоевским, человеком того же духовного масштаба и измерения, Л. Толстой мог не желать и даже почему-то опасаться.

К сожалению, в тот момент и сразу после него оба писателя даже не знали, что находятся в одном помещении. Много позже, уже после смерти Ф. М. Достоевского, когда его вдова единственный раз в жизни лично беседовала с Л. Толстым и сообщила ему о своем присутствии на этой лекции вместе с мужем, Толстой очень расстроился и произнес многозначительную фразу:

«Как мне жаль! Достоевский был для меня дорогой человек и, может быть, единственный, которого я мог бы спросить о многом и который бы мне на многое мог ответить!»

Кто знает, если бы это знакомство все-таки состоялось, может быть, жизнь обоих могла пойти по-иному?