Георгий Ореханов - Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы

«…с Достоевским и с Толстым Леонтьев разошелся, как угрюмый и непризнанный брат их, брат чистого сердца и великого ума. Но он именно из их категории. Так Кук открыл Австралию, Колумб – Америку, и хотя они плыли по румбу разных показаний компаса, однако история обоих их описывает в той же главе: “великие мореплаватели”. Сущность этого “великого мореплавания” заключается в погружении в умственный океан, в отдаче всего себя, до последних фибр, до злоключений, до опасности и личного несчастья – диковинкам его глубин и отдаленностей. Все три они, и Достоевский, и Толстой, и Леонтьев, не любили берега, скучали на берегу. Берег – это мы, наша действительность, “Вронские”».

В то же время можно говорить о том, что в этой дискуссии подверглись осмыслению три базовых понятия, на которых строили свое богословие ее участники: «разум» – Л. Н. Толстой, «любовь» – Ф. М. Достоевский, «страх» – К. Н. Леонтьев. И нужно заметить, что действительно именно эти три понятия играют такую важную роль в аскетическом святоотеческом богословии, их правильное соотношение определяет верность святоотеческому идеалу. Но проблема здесь заключалась в том, что в понимании каждого из авторов его любимый термин нес в себе слишком глубокую печать просветительского гуманизма, до конца не уврачеванного язычества, столь противного по своим целям и методам христианской аскетике. Фактически обвиняя новых христиан в том, что они конструируют религию по своему вкусу, «умалчивают», «игнорируют» и «отвергают», К. Н. Леонтьев был во многом повинен в том же грехе.

Наиболее далека от идеала модель Л. Н. Толстого. Отрицание фундамента спасения, краеугольного камня – Христа-Богочеловека – делает его идею империи разумного добра и разумной любви первым шагом к царству Антихриста. Причем, сделанным агрессивно. Империя разума Л. Н. Толстого зиждется на разрушении Церкви и государства, и в этом смысле апокалиптика и хилиазм Л. Н. Толстого, притом что они даже, быть может, менее выражены, чем хилиазм Ф. М. Достоевского, более историчны. Эта мысль достаточно давно была высказана Н. А. Бердяевым: толстовский радикальный призыв к моральному «совершенству» обращается в итоге (во всяком случае для русской истории) в тотальное нигилистическое истребление, он несовместим ни с каким историческим человеческим творчеством, так как радикальное совершенство, не учитывающее греховность человеческой природы, всегда носит безблагодатный характер и поэтому всегда разрушительно [374].

В. С. Соловьеву суждено было стать одним из самых известных и беспощадных критиков Л. Толстого благодаря повести «Три разговора», которую прочитал в XX веке весь образованный мир.

Безусловно, в первый момент знакомства оба должны были испытывать друг ко другу взаимную симпатию. Толстого и Соловьева роднила общая установка на активность в христианской жизни здесь, на земле, а также критическое отношение к злоупотреблениям «исторического лжехристианства», основанного на противоестественном, как они оба были уверены, союзе Церкви и государства. Другими словами, стремление реформировать христианство с целью обновления социальной жизни, в чем главную роль играет «нравственное дело», которое, с точки зрения В. С. Соловьева, является «первыми непременным условием всего прочего», без чего «самые высокие и глубокие вещи не только теряют свое достоинство и свою благотворность, но могут превращаться в самые ужасные мерзости» [375]. Кроме того, во многих конкретных вопросах (проблема свободы совести, требование помилования народовольцев – убийц императора Александра II, положение евреев в России) они высказывали сходные мнения. В 1894 г. В. С. Соловьев планировал издать сборник религиозно-нравственных трудов Л. Н. Толстого.

Однако этому проекту не суждено было осуществиться. Именно в этом году в Женеве было впервые издано сочинение Л. Толстого «Соединение и перевод четырех Евангелий», с которым В. Соловьев познакомился. И понял, что между ним и Толстым лежат не просто какие-то несогласия, а разверзлась глубокая пропасть.

Только после смерти В. С. Соловьева в журнале «Вопросы философии и психологии», а затем в 1926 году в эмигрантском журнале «Путь» было напечатано письмо Л. Н. Толстому, в котором философ изложил свои принципиальные расхождения с писателем, связанные с вопросом о Воскресении Христа. По неизвестным причинам при жизни Соловьева это письмо не было передано Толстому. В 1901 г., когда больной писатель находился в Гаспре, А. Оболенский рассказал ему о его содержании.

Мы понимаем, что расхождения были связаны с центральным пунктом христианской догматики. В «Соединении и переводе четырех Евангелий» Л. Толстой приводит ряд аргументов против Воскресения Христова, смысл которых кратко можно свести к следующему.

Это событие невозможно понять, то есть его смысл недоступен человеческому разуму. Кроме того, чудо Воскресения Христова является чудом только для тех, кто мог его непосредственно наблюдать. Наконец, это событие совершенно противно самому учению Христа и Евангелия и ничего прибавить к этому учению не может.

В своем письме В. Соловьев опровергает взгляды Л. Толстого с позиций современного естествознания и доказывает, что Воскресение не только возможно, но и является необходимым фактом истории органического мира и человека, ибо логическим завершением процесса эволюции, борьбы с хаосом и смертью является победа над смертью, которая осуществляется как итог духовного совершенства человека, для которого Воскресение есть такой же предел развития, как для животного разум. Именно поэтому Воскресший Христос есть предел и итог человеческого развития.

Эту мысль Соловьев доказывает с помощью трех аргументов. Во-первых, победа над смертью есть закономерный итог духовного совершенства, которое в наиболее полном виде проявилось именно во Христе. Во-вторых, сама идея Воскресения имплицитно присутствовала в творениях дохристианских авторов – языческих философов и еврейских пророков, проповедавших пришествие Божьего Царства. Должен был наступить момент, когда эта идея нашла личное и реальное воплощение во Христе. В-третьих, без реального Воскресения Христова невозможно убедительно объяснить особый, не повторявшийся больше в истории энтузиазм апостольской общины.

В письме Соловьев подчеркивает, что его доводы должны быть убедительны и для Толстого, в таком понимании Воскресения они расходиться не могут, ибо Толстой сам неоднократно признавал, что органическая природа эволюционирует в сторону совершенства, духовная сущность постоянно взаимодействует с телесной и в итоге физическая жизнь подчиняется духовной [376].