Брэд Уорнер - Сядь и замолкни

Да и Брюсу, который получил за этот фильм больше, чем ты за всю жизнь, тоже. Но наша нервная система реагирует на созданный на экране мир практически также, как реагировала бы в реальности. Точно так же ты реагируешь на всякую ментальную шелуху — на то, что может однажды случиться, или на то, что случилось, но лучше бы не случалось, или на то, что не случилось, но очень хотелось бы,, чтобы случилось, или на то, ни в коем случае не должно случиться, иначе вообще капец.

Ты реагируешь на всё это точно так же, как и любое животное. Природа снабдила нас специальными кнопками для использования в чрезвычайной ситуации. Предполагалось, что этими кнопками мы воспользуемся раз десять-пятнадцать за всю жизнь, но некоторые жмут на них чуть ли не каждый день. Почему? Потому, что это реально доставляет. И признайся, ты лучше будешь продолжать испытывать стресс, чем — не дай бог — скуку. Всё это вызывает ощущение угрозы. Чему? Той воображаемой штуковине, которую мы называем своим «я».

Можно даже сказать, что это — угроза нашему будущему. Но что такое это будущее, как не наше воображение? Его здесь нет. Ты не можешь сказать, что именно случится и как ты при этом будешь себя чувствовать. Ты ещё можешь сожалеть о своих прошлых действиях. Ну и что? Ты же уже не можешь их изменить. Вместо того, чтобы проживать каждый момент жизни, мы зациклены на бесконечном разматывании и сматывании этого клубка мыслей, который Догэн называет палитрой красок ума. И они заставляют наши тела всячески реагировать на то, чего нет, и даже на то, чего не может быть.

Мы сами создаём эту штуковину под названием «я» и верим, что это она думает и чувствует. И живём в страхе, ожидая тот день, когда ему придёт конец. А когда мы не думаем об этом, мы поглощены страхом того, что с этим «я» может случиться ещё что-то ужасное. И мы стараемся изо всех сил защитить его, сберечь его. Мы делаем ему подарки. Мы награждаем его за хорошие поступки, например, за то, что удалось целый месяц продержаться на диете. Мы выводим его в мир, чтобы показать другим и чтобы другие нам позавидовали. Мы хотим для него богатства и славы, чтобы оно жило в красивом доме с блестящей женщиной или выдающимся мужчиной, или, может, сразу и с тем, и с другим, я не знаю.

День за днём, минуту за минутой мы стараемся укрепить свою веру в то, что оно есть и оно очень ценно. Но его нет. Оно — иллюзия, игра воображения. То, чему мы так поклоняемся, просто не существует. Оно не реальнее любой другой мысли, и так же, как любая другая мысль, оно появляется и исчезает. Однако, похоже, что вот эту самую мысль мы любим больше всего и возвращаемся к ней снова и снова. Я не говорю о том, что нужно каким-то удивительным образом избавиться от «я». От чего тут избавляться? Нужно лишь понять, что же это такое на самом деле. Но вот это — самое трудное. Ты — не то, что ты считаешь собой, потому что ты — это всё.

Понимаешь? Ты есть всё, потому что больше ничем ты и не можешь быть. Сейчас ты читаешь себя. И ничего другого просто не может быть. Нечего больше достигать. Всё уже есть ты. И, кстати, если ты понимаешь, что ты — это все окружающие, а все окружающие — это ты, то ты также понимаешь, что все — такие же дураки, как и ты. И твой начальник, и твой сосед, и господин Президент. Все, все, все, включая того, кого ты считаешь собой — просто куча болванчиков.

Одно лишь это понимание снимает тонну напряжения. Волноваться о том, что там кто-то о чём-то думает, становится просто нелепо, когда понимаешь, что это думание ничем не отличается от твоего собственного — это точно такая же ментальная шелуха.

Пока Zero Defects готовится дать свой первый спустя двадцать лет концерт, я погружаюсь в воспоминания. (затемнение, изображение на экране проявляется с эффектом кинохроники)

Аркон, Огайо, февраль 1982. На улице жуткий мороз. Но внутри так жарко, что я готов расплавиться и превратиться в лужицу на полу. Я стою, растопырив ноги, с бас-гитарой Fender Musicmaster наперевес, на низенькой платформе, служащей сценой в «Дэйле», маленьком пабе в ирландском стиле рядом с Арконским университетом. Его владельца как-то удалось уговорить пустить толпу хардкорщиков на вечеринку. Каждый мускул моего тощего тела напряжён и готов к действию. «Бросай свою бомбу в меняяяяяя!», орёт в микрофон Джими Аймидж, наш бритоголовый вокалист, пока барабанщик Майки Экс-Нельсон остукивает отсчёт, и мы даём гитарный залп. Колонки извергают яростный раскат, толпа перед сценой оживает, тела сталкиваются друг с другом, площадка превращается в человеческую свалку. Через восемнадцать секунд песня заканчивается. Толпа замирает, как по команде, на несколько тягостных секунд, и Джими вопит «Умри, пока не поздно!», начиная следующую песню. Мы ввергаемся в новый цикл обмена злостью с беснующейся толпой.

Кажется, что тогда в нас было полно злости. Нас задолбал второсортный актёришка, который каким-то образом пролез в президенты. Нас дьявольски бесили пустоголовые святоши со своими библиями, пытающиеся прикрыть любую свободу слова. Нас просто выбешивала бездумная беспечность поколения тупорылых потребителей, наших так называемых сверстников, отказывающихся видеть, как неумолимо нас затягивает в воронку всеобщего апокалипсиса. Это была ненависть? Нет. Мы ненавидели ненависть. Больше всего на свете мы ненавидели ненависть. Мы любили ненавидеть ненависть.

И в то самое же время, пока я орал против ханжества, жадности и дурновкусия, я познакомился с дзен-буддизмом — философией, утверждающей, что лучшее, что ты можешь сделать для мира во всём мире — это сесть, сложив ноги кренделем и уставившись в стенку. Вряд ли можно найти что-то более противоречащее. Однако я и не подумывал о том, чтобы бросить свой панк-рок и погрузиться в дзен. В хардкор-панке и дзен есть нечто общее. И тот, и другой сфокусированы на непосредственной деятельности, действии здесь и сейчас, на принятии ответственности за свою жизнь. Нов нашем выражении своей панковской злости мы, на самом деле, не следовали своей же философии полного противопоставления обществу. Мы выражали свой гнев как тем самым способом, который нам предоставляло то самое общество.

Недавно я получил письмо по электронке от парня, прочитавшего мою первую книжку. Он спрашивал, может ли буддист слушать столь агрессивную музыку, как хардкор-панк и хеви-метал. «Я читал, что буддисты должны освобождаться от своего гнева, не подавляя и не выплёскивая его, а обессиливая его путём понимания того, чем он является на самом деле. Не означает ли это, что мы должны, не подавляя гнев, избегать его выражения в изобразительном искусстве или музыке?», написал он.

Я понял, что его заботила агрессивная музыка. Но так ли уж действительно агрессивная эта «агрессивная музыка»? Да, мы называли музыку Zero Defects агрессивной. Но то, что мы делали, не было само по себе агрессивным. В написании песен, репетициях и даже исполнении на сцене не было никакой агрессии. Если бы Джими рвал струны на гитаре Томми — что он, кстати, как-то сделал и так и не заплатил ему за них — мы бы нифига не сыграли. Ну, да, Джими написал песню про атомную бомбу, высказывая свой протест против ядерной программы Рейгана. Но ты не можешь писать песню, даже панковскую, беснуясь в гневе. Чтобы выразить свой гнев, нам нужно было отстраниться от него и играть.