Стецкевич М.С. - Свобода совести [Невычитанная калибрятина]

Можно согласиться с С. Л. Фирсовым в том, что «юридически отношения Российского государства с иными конфессиями были вполне корректно «оформлены», и сделать вывод о существовании достаточно широкой, но подконтрольной и предельно регламентированной веротерпимости. При этом не следует забывать, что эта «корректность» проявлялась в формах, характерных для сложившегося в России полицейско-бюрократического государства, чуждого идеям свободы личности. Приведём в качестве примера только одну статью (103) из Устава о предупреждении и пресечении преступлений: «Запрещается чинить ложные разглашения и распространять рассуждения, умствования и толки, предосудительные для правительства и рассеивать слухи о военных и политических происшествиях, к нарушению народной тишины и покоя клонящиеся».

Поэтому, помимо введения Синодальной формы управления РПЦ, превратившей её в орудие социально-политического охрани-тельства, государство, прежде всего в УДЦИИ, детально регламен

223

тировало жизнь «терпимых исповеданий» с целью обеспечить «высочайший интерес». Например, российские мусульмане после создания в 1788 г. Оренбургского магометанского духовного собрания, а затем и других подобных учреждений, получили, несмотря на отсутствие в исламе классического духовенства, организацию, аналогичную церковной. Она, по мысли правительства, была более приспособлена к осуществлению контроля над мусульманами: ведь ст. 1495 УДДИИ обязывала казиев (судей) «следить за нераспространением между мусульманами вредных, не терпимых правительством учений и за недопущением воспрещённых сношений с заграничными духовными или иными установлениями». У иудеев, в отличие от многих других «терпимых» исповеданий, допускалось «разделение на секты», но лишь «по удостоверении о безвредности его для нравственности и общественного спокойствия» (ст. 1303 УДДИИ).

Сношения РКЦ с римской курией были возможны исключительно через МВД, а папские буллы принимались к исполнению специальным разрешением императора и только после удостоверения об отсутствии в них чего-либо «противного государственным постановлениям» (ст. 17 УДДИИ). Ст. 23 УДДИИ устанавливала первенство архиепископа Могилевского в РКЦ в пределах Российской империи, католическим епископам вменялось в обязанность охранять «права Самодержавной власти, государственные узаконения и высочайший интерес» (ст. 49).

Если в некоторых случаях для обеспечения данного «интереса» по-видимому, полагалось достаточным наличие иерархической системы, то в Уставе евангелическо-лютеранской церкви были подробно прописаны все частности. Ст. 252 УДДИИ точно указывала, на каких символических и богослужебных книгах основано её учение, перемены в литургических постановлениях разрешались лишь после представления в МВД (ст. 781). Речи проповедников должны были быть исполнены «истинным животворным учением Христа Спасителя», а не «бесполезными мудрствованиями» (ст. 782), а основное богослужение начинаться не позднее 10 часов (ст. 792).

Естественно, жизнь вносила свои коррективы в столь формализованную систему государственного управления религиозными организациями. Если при Александре II произошло некоторое смягчение режима «черты оседлости» для лиц иудейского вероисповедания, то после еврейских погромов 1881-1884 гг. последовало принятие «Временных правил», запрещавших проживание иудеев в сельской местности, покупку ими недвижимости и её аренду. В 1883 г. император Александр III (1881-1894) утвердил мнение Государственного Совета «О даровании раскольникам некоторых прав гражданских и по

224

отправлению духовных треб». В частности, разрешалось совершение богослужения как в молитвенных домах, так и в частных, распечатывание ранее закрытых властями часовен и храмов, но после согласования с министром внутренних дел. «Публичное оказательство веры» по-прежнему запрещалось.

Решительным противником любого расширения пределов веротерпимости был К. П. Победоносцев, в течение длительного времени (1880-1905) занимавший пост обер-прокурора Синода. В отличие от многих своих современников, в том числе и ряда известных юристов, сомневавшихся как в каноничности церковной реформы Петра I, так и в её соответствии интересам РПЦ, Победоносцев являлся её горячим приверженцем. Он считал чрезвычайно важным осуществившееся в ходе синодальной реформы упрочение связей православной церкви и государства. В его сознании эти два института были неразделимы, причём государство рассматривалось в качестве сакральной единицы («государство тем сильнее и тем более имеет значения, чем явственнее в нём обозначается представительство духовное»), а монарх — как носитель религиозного начала. Победоносцев был убеждён в том, что «доверие массы народа к правителям основано на вере, т. е. не только на единоверии народа с правительством, но и на простой уверенности в том, что правительство имеет веру и по вере действует». Светское государство (по терминологии Победоносцева— «безверное») представлялось ему утопией, «ибо безверие есть прямое отрицание государства».

Признавая, естественно, наличие в Российской империи неправославных религий, Победоносцев тем не менее подчёркивал исключительность положения православия: «государство признаёт одно вероисповедание из числа всех истинным вероисповеданием и одну церковь исключительно поддерживает и покровительствует к предо-суждению всех остальных церквей и вероисповеданий ... чужие вероисповедания подвергаются некоторому ... умалению в чести, в праве и преимуществе, сравнительно со своим, с господствующим исповеданием».

Будучи твёрдо уверен в том, что религиозные убеждения человека не могут быть только его частным делом, а неизбежно оказывают определяющее влияние на политическую позицию, Победоносцев призывал к «особливой бдительности» в отношении неправославных исповеданий, полагая, что их неподконтрольное распространение и развитие в русском государстве, полагавшемся им в обязательном порядке православным, неизбежно ведет к смуте и анархии. Например, в 1894 г. Комитет министров по представлению обер-прокурора Синода признал появившихся в России во второй половине XIX в.

225

протестантов-штундистов «вредными» и запретил им совершение бо гослужения.

Не только свобода совести, но даже свобода вероисповедания, ре ализация на практике формулы «свободная церковь в свободном го сударстве» казались Победоносцеву неизбежно ведущими к отделению РПЦ от государства. Такой шаг, как он полагал, был бы «ги белью и для церкви, и для государства в России». Поэтому любые, даже чисто теоретические предложения по расширению веротерпимости рассматривались Победоносцевым как симптом движения в направлении «уравнения церквей и верований перед государством», ведущему в перспективе к ненормальному, по его мнению, преобладанию какой-то одной церкви над государством, или к революции.