Стрэтфорд Колдекот - Тайное Пламя. Духовные взгляды Толкина

Жить памятью о прошлом, славить его, пересказывать и признавать себя его частью — только так возможно сохранять и развивать культуру либо возродить ее, когда она почти угасла. Так, в момент коронации Арагорн эхом повторяет слова своего предка Элендиля, за тысячи лет до того ступившего на сушу после гибели Нуменора: «Из–за Великого Моря явился я в Средиземье. Здесь жить мне и моим наследникам вплоть до скончания мира». (В фильме актер поет эти слова на собственную музыку — столь глубоко его самоотождествление с прошлым.)

От начала и до конца цивилизации Средиземья, будь то героические общества Рохана и Гондора или мирные сельские и торговые общины вроде тех, из которых состоит Шир, складываются и крепнут благодаря памяти и обычаю. Ошибка современности — думать, что великие личности могут возникнуть сами по себе, не укоренившись в плодородной почве прошлого, в воспоминаниях о великих деяниях и в верности обещаниям, переданным через поколения. Цивилизация основана на заветах, безнаказанно нарушить которые невозможно. Великое воинство мертвых станет сражаться на службе у Короля, дабы восстановить свою честь.

Книга «Властелин Колец» воплощает в себе чувство благоговения к великому и вечно живому целому, частью которого мы являемся — к миру Природы, миру Традиции и духовному миру Провидения. Современность, в ее негативном аспекте, — это бунт против пресловутых трех миров. Характерно, что команда Питера Джексона при создании фильма–трилогии сумела сохранить все три мира. Тем самым создатели фильма помогли напомнить нам о том, что нашей цивилизацией почти утрачено.

На страницах этой книги я исходил из следующего: католичество Толкина проявляется как «скрытое присутствие» на протяжении всей эпопеи «Властелин Колец» и легендариума в целом, и трудам Толкина внутренне присуща теологическая система и духовность, что с христианской точки зрения являются каноническими. Однако же мне сдается, что необходимо остановиться на этом подробнее: как указывает Кэтрин Мадсен, Толкин «непрост, и то, как христианская вера автора сказывалась на его сочинениях, тоже вопрос непростой». Это замечание сделано в эссе под названием «Свет от незримой лампы», опубликованном в 2004 г. в качестве второй главы сборника Джейн Чане «Толкин и мифотворчество» (см. Библиографию). По мне, это весомый аргумент от имени «нехристианских» читателей Толкина (сама автор обратилась в иудаизм), и мне бы хотелось ответить на него, собрав воедино отдельные нити своей книги в рамках нового издания.

Кэтрин Мадсен описывает свою детскую реакцию на «Властелина Колец», и реакция эта наверняка созвучна многим читателям. «Книга, казалось, имела отношение не столько к Новому Завету, сколько к тем горам, что я видела из окна, но она подтолкнула меня к религии. Собственно, однажды в споре подначив родителей спросить меня: «Ну хорошо, а во что ты веришь?» — я сбегала к себе в комнату, принесла все три тома и предъявила их со словами: «Я верю вот в это». Юношеский максимализм как есть; да только с тех пор я ни разу не усомнилась в его истинности».

Далее Кэтрин Мадсен рассказывает, что на протяжении многих лет она пыталась найти в христианстве то, что находила в Толкине, но напрасно. Комментаторы, по ее словам, «перелопатили» книгу, добывая из нее христианское содержание, но в результате лишь развеяли чары. Мадсен утверждает: хотя приверженность Толкина к католичеству невозможно отрицать, законам волшебной сказки автор верен еще более безоговорочно. Толкин «не предполагал, что труд его предназначен отстаивать или иллюстрировать, или пропагандировать христианство», и якобы христианские образы в его произведениях — это не более чем отголоски. «Если Эльберет обязана чем–то Деве Марии — если теперь при словах «Stella maris» [128]в сознании неизбежно звучит «о менель аглар эленнат» [129]- так это ее «звездность» вошла в Фаэри, а не чудесное материнство и не вечная девственность».

Средиземье в Третью Эпоху, как мы уже убедились, — это мир, практически лишенный официальных или явных культов, если не считать нескольких воззваний к Эльберет и утешительного либо ностальгического осознания великих стихийных Властей и нетленной красоты практически недосягаемого Запада. Согласно Мадсен, «Средиземье — это монотеистический мир, но, так сказать, теоретически; в нем нет теологии, нет завета и нет вероисповедания; он исполнен красоты и чуда и даже святости — но не божественности. Даже читателю не нужно исповедовать какую бы то ни было религию, чтобы это осознать. Для читателя куда важнее любить деревья».

Кэтрин Мадсен утверждает, что духовность книги тем самым «необычайно созвучна светским космологическим теориям». Нравственный выбор, — как, например, отказ застрелить старика (Сарумана) ни с того, ни с сего, даже не бросив ему вызова, — совершается вполне сознательно, но при этом без ссылки на божественный авторитет. Более тонкие проявления нравственной мудрости (скажем, отказ убить Голлума даже «самозащиты ради») основаны на опыте, на подсказке сердца и на нашем уровне эмоционального развития, в то время как чувство «судьбоносности», ощущение того, что каким–то событиям «суждено случиться», а какие–то люди «избраны» для определенной миссии, «не названы и не определены напрямую».

Ее анализ развязки на Горе Рока особенно показателен. «Ребенком я чувствовала, что одно из главных достоинств книги — и я бы без преувеличения назвала это эвкатастрофой — состоит в том, что Голлум получил свою «прелесть» обратно: его злобность, его гнусные речи, его кровожадные поползновения и его жалкое существование оказались в самом центре истории в момент ее завершения, причем не в контексте искупления, нет — им было позволено сыграть до конца… Даже грех не пропал впустую: он вплетен в общий замысел. В естественной религии, как в Евангелии, жалость — это таинство, заключенное в сердце мира; но здесь она вбирает в себя зло, не карая его и не обращая на путь истинный. Голлум, как козел отпущения, уносит с собой грехи мира. Его жизнь — сама по себе наказание, а смерть оборачивается для него наградой». (В Сильмариллионе , как мы уже видели, сам Господь говорит нам, что грех «вплетается в узор». А поскольку Толкин помещает свою историю в эпоху до Моисея и, вероятно, даже до Ноя, время искупления еще не пришло.)

Мысль Мадсен о том, что «Властелин Колец» «необычайно созвучен светским космологическим теориям», эхом звучит в книге Николаса Бойля «Священное и светское Писание: католический подход к литературе» [Nicholas Boyle, Sacred and Secular Scripture: A Catholic Approach to Literature (DLT, 2004)]. Но Бойль отстаивает чисто католическую интерпретацию романа. По его мнению, величие книги отчасти заключается в том, что Толкин создал «популярное произведение, которое, в лучших традициях Г. К. Честертона, возрождает миф об Англии в контексте католичества и использует этот миф для изображения исторических перемен как обобщенного опыта двадцатого века, а также и для придания нового смысла древней традиции аскетизма в подражание Христу и в духовном общении со святыми». Автор добился поставленной цели именно благодаря тому, что хоббиты у него «не религиозны» в абсолютно современном духе. У них даже нет ритуальной минуты памяти перед трапезой, как в случае Фарамира. «Мир, который до сих пор не знал ни христианского, ни даже иудейского откровения, обладает особым преимуществом: такое место действия предвосхищает мир секуляризированный и об откровении практически забывший: архаические или архаизированные элементы книги — это метафоры для его ультрасовременности. Ландшафт, послуживший фоном для странствий хоббитов, — будь то на лоне природы или среди людей, — это постхристианский ландшафт, во всяком случае в метафорическом смысле». Религия представлена древними мифами и сказаниями, и в глазах хоббитов, переживших многие приключения, эти мифы постепенно становятся более реальными, нежели защищенный и огражденный Шир.