Барт Эрман - Иисус до Евангелий. Как обрывочные воспоминания нескольких человек превратились в учение о Господе, покорившее мир

Далее идет один из самых непонятных эпизодов в евангелиях: выйдя в свадебную залу, царь обнаруживает, что какой-то гость одет не в брачную одежду. Тогда он приказывает связать этого человека и бросить во тьму внешнюю, где «плач и скрежет зубов». И почему? Потому что «много званых, а мало избранных» (Мф 22:14). Стало быть, даже званые на пир могут пировать лишь в том случае, если «избраны» и одеты соответствующим образом. Очень странная концовка! 27

Но меня здесь больше интересует основная суть притчи. Она довольно понятна. Царь в притче символизирует Царя Царей (Бога), его сын – Иисуса, а званые – еврейский народ. Рабы, которых мучают, оскорбляют и убивают, – это пророки. Бог гневается на безобразное обращение со своими вестниками. Он посылает войска, чтобы уничтожить город евреев, Иерусалим. Затем на пир Божий зовутся другие люди. Это неевреи/язычники. Они и откликаются на призыв свыше.

В притче легко усмотреть урок, актуальный в более позднем христианском контексте, после смерти Иисуса. Миссия к евреям продолжалась несколько десятков лет. Особого успеха она не имела, и в итоге Церковь стала заполняться язычниками, людьми, которые не принадлежали к Израилю. Особенно хорошо реалии притчи соотносятся с ситуацией после 70 года, в который Иерусалим был разрушен римлянами. (Ср.: «…послав войска свои, истребил этих убийц и сжег город их».) Христиане усмотрели в этой катастрофе возмездие Бога евреям за отвержение его сына. То есть для христиан гибель Иерусалима была не только политическим и военным кошмаром. Она была карой свыше на тех, кто не почтил Сына Божьего. Вот почему многие ученые считают, что эта притча была создана уже после массового притока язычников в Церковь и после Иудейской войны 66–70 годов. Она едва ли принадлежит Иисусу (во всяком случае, в своей нынешней форме).

Это можно сказать и о другом известном отрывке (хотя и по другим причинам): притче о разумных и неразумных девах (Мф 25:1–13). Десять дев вышли с факелами навстречу жениху: он должен был привести невесту после свадьбы. Но жених задерживался, и девы задремали. В полночь раздался крик, что идет жених, и девы кинулись к нему навстречу. Между тем у пятерых было достаточно масла для факелов, а у пятерых (неразумных) недостаточно. Факелы неразумных дев стали гаснуть, и они отправились купить еще масла. Пока их не было, явился жених. Когда же появились неразумные девы, он не пустил их на порог: мол, знать не знает, кто они такие. Притча заканчивается призывом: «Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа».

Ученые давно заметили, что она хорошо коррелирует с ситуацией, которая возникла в Церкви спустя несколько десятилетий после смерти Иисуса. Под женихом здесь, как и в предыдущей притче, подразумевается Иисус. Он должен вернуться на землю. Девы – это верующие христиане. Одни из них делают то, что должны делать, дабы приветствовать Иисуса при его втором пришествии. Другие проявляют легкомыслие и застигнуты врасплох.

Ключ к пониманию притчи – задержка с приходом жениха. Сразу видно, в какой ситуации ее рассказывали: в ситуации, когда возвращения Иисуса ожидали с минуты на минуту, а оно не происходило. Иисус задерживался. Притча призывает христиан быть начеку: ведь Иисус может вернуться с небес в любой «день» или «час», застигнув их врасплох. Перекличка с христианским контекстом здесь очевидна. А потому весьма сомнительно, чтобы Иисус и впрямь сказал эту притчу (во всяком случае, в данной форме). Ее создали раннехристианские рассказчики, передававшие учения Иисуса.

В качестве третьего примера искаженной памяти об учении Иисуса возьмем знаменитый отрывок из Евангелия от Иоанна: беседу Иисуса с Никодимом (Ин 3:1–15). Никодим – «один из начальников Иудейских». Он приходит к Иисусу и называет его учителем, пришедшим от Бога: ведь никому не под силу творить такие великие чудеса, если он не послан Богом. Иисус говорит Никодиму: «Если кто не родится anothen , не может увидеть Царства Божия» (Ин 3:3).

Греческое слово я оставил без перевода, ибо оно здесь ключевое. В зависимости от контекста оно может иметь два смысла: «опять» и «свыше». В первом случае Никодиму сказано «родиться опять», а во втором – «родиться от Бога» (чтобы увидеть Царство Божье).

Игра слов не случайна. Ведь Никодим понимает Иисуса в смысле «рождения опять» и удивляется: мол, никому не под силу войти в утробу матери, чтобы родиться повторно! Но Иисус объясняет, что не имел в виду буквальное физическое рождение: речь шла о рождении с неба, какое возможно благодаря Духу Божьему, нисходящему свыше. Всякий, кто пережил небесное рождение, может взойти на небеса и обрести жизнь вечную.

Пожалуй, в новозаветных евангелиях нет отрывка, более сложного для читателей, не знающих греческого языка. Ибо логика разговора прослеживается лишь по-гречески: в английском языке нет слова, которое, подобно греческому anothen , имело бы двойное значение «опять» и «свыше». Соответственно, переводчикам Ин 3:3 приходится выбирать, какое из значений предпочесть. Но куда ни кинь, везде клин, ибо для понимания важна игра слов: Никодим понимает anothen не в том смысле, какой имел в виду Иисус.

Однако в том и дело, что ключевое слово имеет двойное значение. Сразу видно, что беседа не исторична (во всяком случае, в описанном виде). Двойной смысл не воспроизводим не только по-английски, но и по-арамейски. А ведь тут Иисус, арамеоязычный еврей, беседует с еврейским учителем из Иерусалима, где основным языком был опять-таки арамейский. Естественно ожидать, что они будут разговаривать по-арамейски. Но данная игра слов в арамейском языке невозможна. Арамейское слово, означающее «свыше», не означает «опять» (и наоборот). А раз важный поворот в беседе Иисуса с Никодимом связан с двойным значением греческого слова, а не арамейского, эта беседа не имела места (в том виде, в каком описана).

Кстати, не описана она ни в одном другом раннехристианском тексте. И крайне маловероятно, что у Иисуса и впрямь был такой разговор с Никодимом (или с кем-либо еще). Перед нами выдумка евангелиста или более раннего грекоязычного рассказчика, постепенно перекочевавшая из устной традиции на страницы Евангелия. Это не память о реальном высказывании Иисуса. Это память о вымысле, который говорил нечто важное общине, осмыслявшей учения Иисуса в новом контексте.

О неаутентичных высказываниях Иисуса можно еще говорить и говорить. В мои планы не входит предлагать исчерпывающий или даже обширный список. Я лишь привел несколько примеров для иллюстрации тезиса. Христианская память приписывает Иисусу массу такого, что он едва ли сказал в реальности. И каждое из сотен речений, приписанных ему в древнейших евангелиях, необходимо тщательно проанализировать: сопоставить версии на предмет нестыковок, рассмотреть правдоподобие и т. д. Тогда только станет понятно, с чем мы имеем дело – с искаженной памятью или с учением, которое восходит к Иисусу.