Андрей Десницкий - Библия: Что было «на самом деле»?

Небольшой пример – история племени гаваонитян, рассказанная в 9-й главе Книги Иисуса Навина. Это племя, испугавшись вторжения израильтян, заключило с ними союз, притворившись, что живет далеко от Земли обетованной. Казалось бы, на фоне всех остальных эпизодов истории завоевания Ханаана это малозначительная деталь, но в повествовании она занимает значительное и очень важное место. До нее описаны завоевания Иерихона и Гая, показательные истории о божественном «сценарии», который нельзя нарушать и который обеспечивает успех израильтян. После нее идет уже подробная история того, как это завоевание, собственно, и произошло. То есть это не заметка на полях, это важный элемент, без которого нельзя перейти к основному повествованию.

С одной стороны, эта история заранее объясняет, почему не все автохтонные племена Ханаана были уничтожены, вопреки прямому указанию Бога. Но, возможно, с другой стороны, эта история отражает тот факт, что в состав израильского племенного союза вошли, пусть и на особом положении, местные племена? Да, библейское повествование описывает гаваонитян как рабов, которые навсегда обречены «рубить дрова и черпать воду для дома Бога моего» (Нав. 9:23). Но, с другой стороны, получается, что они работают при святилище, по сути, становятся помощниками левитов – маргиналами их не назовешь. Не может ли эта история быть основана на некоторых реальных фактах куда более широкого масштаба, чем можно вывести из буквального смысла библейского повествования?

Другими словами, было ли завоевание таким всеохватным, как описывает Книга Иисуса Навина? А если сформулировать этот вопрос еще радикальнее: было ли это завоевание вообще сколь-нибудь масштабным, или израильтянам можно приписать автохтонное происхождение, сочтя рассказ о завоевании традиционным героическим эпосом?

Еще один примечательный пример – рассказ об иерихонской блуднице Раав, которая спрятала у себя израильских соглядатаев и после падения города была принята в израильский народ как чистокровная израильтянка, чего, конечно, не удостоились гаваонитяне. Эта история изложена в 6-й главе Книги Иисуса Навина, в самом начале повествования о завоевании Ханаана. Она, конечно, может рассматриваться как примечательное исключение из правила, согласно которому местное население подлежало уничтожению. Но можно понять ее и как пример иного развития событий, один из целого ряда, и тогда получится, что вторжение израильтян получило поддержку со стороны некоторой части местного населения (явно не самых привилегированных его слоев) и затем эти люди влились в израильский народ.

Если отвлечься от таких крайностей, как буквальное следование библейскому тексту и его тотальное отрицание, можно сказать, что в исторической науке с середины XX в. присутствуют три основные теории происхождения израильтян в Ханаане.

1. В первой половине XX в. на сцене царила почти безраздельно школа Уильяма Олбрайта, которая, по сути, брала за основу библейские нарративы, несколько корректируя их по новым археологическим данным. Однако, по мере того как накапливался материал, придерживаться этой модели становилось все труднее.

2. Тем временем Альбрехт Альт [89] Alt G. A. Der Gott der Väter: Ein Beitrag zur Vorgeschichte der israelitischen Religion. Stuttgart: Kohlhammer, 1929. предложил модель постепенного перехода заиорданских кочевников к оседлому образу жизни, по сути исключавшую активное завоевание. Эту мысль развил впоследствии Мартин Нот [90] Нот М. История Древнего Израиля. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2014. , предложивший идею амфиктионии: хананейские племена объединились вокруг общего святилища и постепенно создали свою религию.

3. Джордж Менденхолл [91] Mendenhall G. E. The Hebrew Conquest of Palestine. Biblical Archaeology, 1962. Vol. 25. P. 66–87. и следом за ним, куда более подробно, Норман Готтвальд [92] Gottwald N. K. The Tribes of Yahweh: A Sociology of the Religion of Liberated Israel, 1250–1050 B.C.E. Maryknoll: Orbis, 1979. предложили модель социальной революции: угнетенные низы восстали против господ, оставили города и переселились с равнин в горные области, чтобы жить в атмосфере равенства и братства. Поскольку в те времена любая идеология выражала себя в религиозных терминах, они создали религию Яхве.

Для начала стоит отметить, что все три теории говорят намного больше о своих создателях и сторонниках, чем о самом Древнем Израиле. Первая модель, по сути, призвана оправдать библейское повествование, показать, что при всех частных и мелких корректировках оно остается верным и бесспорным даже в наше время. По-видимому, для консервативных христиан и иудеев именно эта модель останется основной еще очень долгое время, любой отход от нее будет сугубо вынужденным, по мере накопления и освоения материала, плохо с ней совместимого. Впрочем, как показывают приведенные выше примеры, и вопрос совместимости может быть снят путем «критики критики»: реконструкция мелких исторических деталей будет объявлена недостоверной и спорной, но не в силу внутренних противоречий, а скорее потому, что она противоречит главным библейским нарративам.

Вторая модель, в завершенном виде изложенная в работах Нота, приводит историю Древнего Израиля в соответствие с образцами классической греко-римской античности, которая долгое время понималась как наиболее «правильный», магистральный путь развития человечества, что в особенности было характерно для германской научной школы, где эта теория и появилась. Если есть общее святилище (скиния, храм) и есть племена, которые его почитают, то это явление нужно рассматривать в терминах амфиктионии, греческого священного союза.

Наконец, третья модель была впервые предложена в бунтарские 60-е и тщательно проработана в 70-е гг. XX в. в американской академической среде на фоне борьбы за права чернокожих, протестов против войны во Вьетнаме и на почве увлечения марксизмом. По сути дела, это проецирование на древний мир представлений о классовой борьбе, характерных для левого фланга американского академического сообщества того времени. Можно только удивляться, что советская наука практически прошла мимо столь удобной модели – возможно, в первую очередь потому, что американские «новые левые» представлялись советскому политическому режиму не столько потенциальными союзниками, сколько опасными потрясателями устоев.

Появление минимализма в самом конце XX в. (стоит напомнить, что мы не рассматриваем это течение как убедительную новую модель), как и расцвет скепсиса, стали своего рода реакцией на ситуацию, когда каждая новая версия «истории Древнего Израиля» служит скорее зеркалом для создателей этой версии. Но есть ли надежда на относительную объективность?