Алексей Муравьев - Старообрядцы. Другие православные [litres]

Закрытость обыкновенно означает слабое взаимодействие с институтами общества или даже отсутствие такового. К институтам общества отношение у староверов было различным. Выго-Лексинское общежительство в XVIII в. входило в состав Медного приказа, староверы исправно платили двойной налог и подать «на бороду», стали даже носить специальное «раскольничье платье». Однако уважение к законам кончалось ровно там, где эти законы наступали на «правду Божию». Старообрядцы обманывали полицию, скрывались от нее, выправляли для своих «беглых» попов и епископов поддельные паспорта и выдавали их за других людей. Старообрядцы, не допускавшие малейшей нечестности в деловых отношениях, ради достижения церковных задач охотно подкупали чиновников и даже новообрядческое духовенство. С этим, например, связан феномен «неучтенных староверов»: старообрядцы давали взятки государственным священникам, и те записывали их как якобы членов своего прихода. Достойно упоминания особое отношение царя-освободителя Александра II к старообрядцам: не доверяя иным, он всю свою личную охрану комплектовал только из казаков-староверов, один из которых погиб от бомбы Каракозова.

Лишь у части из них, и прежде всего у радикальных беспоповцев (федосеевцев и филипповцев), а также у сибирских и алтайских, так называемых «кержаков», развились значительный эскапизм и неприятие паспортов, денег и отчасти потребительских товаров. В XIX в. уже никто из староверов, помимо согласа «странников» [6] Согласие странников – особое в старообрядчестве, в нем есть многое от народного скрытого мира. , не отрицал государства. Особняком стоят староверы-часовенные (особое согласие беглопоповцев Сибири и Алтая [7]), жившие в сибирских лесах и довольно долго сохранявшие неприязненное отношение к «мирскому» обществу: они старались с этим обществом не контактировать, считая, что оно заражено «антихристовой порчей». Но начиная с 1960–70-х гг. ситуация стала меняться: на съездах часовенных постепенно дозволяется пользоваться благами цивилизации, признано возможным покупать многие товары. В отношении властей у часовенных оставалось выборочное признание: во время Второй мировой войны многие уральские и сибирские староверы пошли воевать, осознавая свою ответственность перед верой, страной и культурой. Интересно, что в записях часовенных староверов А. Килина и Г. Мурачева говорится о том, что «никонианство», большевизм и фашизм – это рога Антихриста, но западный Гитлер оказался хуже большевизма. В других согласиях староверия признание было полным: среди староверов – герой войны генерал А. П. Белобородов и многие другие. А староверы-часовенные пусть и чурались государственных чиновников (так называемых «кадровых»), постоянно сдавали мех в советские заготовительные предприятия, получая взамен порох, пули и промтовары, – это позволяло им не прибегать к деньгам, на которых был портрет Ленина.

До сих пор некоторая закрытость сохраняется, но не столько со стороны староверов, а более со стороны общества. Общество не готово взаимодействовать с носителями старообрядческого мировоззрения, в том числе и информационно. Этнографический подход к старообрядцам приводит к тому, что журналисты и ученые, сталкиваясь с современными староверами, теряют к ним интерес. «Мы хотели увидеть Агафью Лыкову, – сетуют они, – а тут менеджер какой-то компании или SSM-программист». Проблема в неверной установке. Старообрядцы – это не диковинный народ, а прогрессивные и рациональные современные христиане. Вопрос в том, интересны ли такие люди обществу.

Есть мнение. что новообрядцы для староверов – какие-то «зачумленные», проклятые, с которыми нельзя и за стол сесть. Это неверно. Следует сразу сказать, что старообрядцы действительно считают никониан еретиками, однако этот вопрос и этот термин нуждаются в уточнении. С точки зрения государственной Церкви и чиновного аппарата в случае старообрядцев речь шла о «крамоле» – государственном преступлении. Официальная модель Раскола была такой: «от Церкви отпали бунтовщики – но Церковь должна их вернуть в свое лоно». Староверы же оперировали совершенно иной моделью Раскола: на Церковь напали еретики, но она осталась при своих старых принципах и «ушла в бегство». Эти несовместимые модели определяли полное отсутствие взаимопонимания на протяжении всего XVIII века и начала XIX столетия. К середине XIX в. ситуация начала меняться в связи с нюансировкой взглядов во властных структурах государства, освобождением крестьян, секуляризацией государства и появлением «почвеннической интеллигенции». В рядах интеллигенции даже начался спор о том, как относиться к староверам: то ли как к «противникам просвещения», то ли как к квинтэссенции свободного народного духа. С середины XIX в. в интеллигентной среде зародилось влиятельное движение «славянофилов», которое, несмотря на внешнюю симпатию к допетровской Руси, все же было по своим корням и характеру западноевропейским. Но постславянофильская интеллигенция относилась к староверию уже иначе. Особую роль сыграла трилогия П. И. Мельникова, писавшего под псевдонимом Андрей Печерский. Большую роль сыграл тут и Н. С. Лесков. В науке благодаря Е. Голубинскому и Н. Каптереву произошел пересмотр отношения к причинам Раскола и вообще к староверию, так что создалось даже новое напряжение внутри интеллигенции. Сформировалась антистарообрядческая «партия» со своей мифологией, воскресившая миссионерский дискурс и стиль времен Николая I. Среди людей низших сословий отношение к тем, кто живет «по старой вере», было отличным от чиновно-бюрократического. Народ староверам, скорее, сочувствовал – укрывательство «беглых попов» и старообрядцев широко имело место.

Староверы иначе оценивали ситуацию, чем государственная Церковь и чиновники. С точки зрения староверов (их понимания того, что есть «Раскол») общество находится под влиянием «диверсантов»-западников [8]. Тема ответственности за будущее России нередко возникает в сочинениях писателей раннего старообрядчества – протопопа Аввакума, дьякона Феодора, попа Никиты Добрынина, где имеет явные мессианские черты. Она принимает форму «челобитной»: писатели просят царя «одуматься» и отменить новины. Выговские писатели ХVIII века уже не писали челобитных, но вступили в полемику с представителями государственного исповедания (иеромонахом Неофитом), доказывая всем читателям правоту («правду») Старой Веры и тем самым выражая в том, что только на пути древлероссийского благочестия Россия может избежать катастрофы, многие черты которой уже были видны: ломка традиционного уклада жизни давала себя знать.