Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

Флавиево свидетельство – главная тема исследования Этьена Нодэ, который дает ему совершенно иную оценку. Пусть большинство исследователей и согласно с тем, что Иосиф писал об Иисусе и, по существу, отразил свои взгляды во Флавиевом свидетельстве , – они все же полагают, что впоследствии пассаж был изменен и дополнен христианскими переписчиками. Нодэ настаивает на том, что свидетельство надлежит принимать «как есть». По его мнению, славянский перевод Иудейской войны Иосифа Флавия подтверждает, что изначально автор позитивно относился к Иисусу и его движению, но в позднейших версиях эту оценку устранили, – и Флавиево свидетельство в Иудейских древностях вполне ей соответствует. Более того, Нодэ пишет, что именование Иисуса «Мессией» для древних иудеев не могло означать того же, что и для христиан позднейших поколений. По мнению Нодэ, богословие Евангелия от Иоанна древнее синоптического и ближе к иудейским истокам. Синоптики подчеркивают человеческую природу Иисуса вопреки докетам, утверждавшим, что Иисус лишь казался человеком. Нодэ помогает прояснить те априорные предпосылки и предрассудки, с которыми мы подходим к оценке источников.

Сулейман Мурад исследует то, что говорится об Иисусе в Коране и других ранних исламских текстах, – и знакомит нас с тем, как поздние толкования заслоняют ранние источники, а толкователи часто «приспосабливают» Иисуса к своим взглядам. Мурад считает, что коранический портрет Иисуса необходимо рассматривать в отрыве от образа Иисуса в исламской традиции. Иисус часто изображается как пример аскетизма и мистицизма, а также занимает важное место во внутриисламской полемике: представители разных лагерей обращаются к нему за подтверждением своей точки зрения. Мурад показывает, что распятие Иисуса представляло для движения пророка Мухаммеда особую сложность. Как Бог мог допустить, чтобы его пророка казнили? О Страстях, как пишет Мурад, Коран повествует двусмысленно. Он не отрицает (вопреки частому мнению) распятия и смерти Иисуса как исторического события, – но указывает на то, что смерть эта была «не настоящей» (то есть не вечной) – в свете воскресения. А вот в позднейшей исламской традиции полагали, что Иисус не был распят, и толковали Коран именно так. Современные исследователи часто полагают, что в Коране отражено знакомство с богословием докетов. По мнению Мурада, сам этот тезис лишен смысла, поскольку Коран настаивает на совершенно противоположном, а именно – на том, что Иисус был человеком. Неверное прочтение раннего источника в свете позднейших интерпретаций приводит исследователей к ошибочным воззрениям. Чтобы верно понимать Иисуса из Назарета, нам необходимо найти новую безупречную методологию – и непрестанно критически следить за собой.

Роберт Уэбб исследует связь Иисуса с Иоанном Крестителем. В евангельских повествованиях Иоанн представлен кратко, но для понимания Иисуса, а также основополагающих идей, влияний и событий, придавших облик его миссии, важность Иоанна очень велика. Впрочем, изучать образ Крестителя – задача непростая; найти «исторического Иоанна» столь же сложно, как и «исторического Иисуса». Уэбб разделяет наши источники, повествующие об Иоанне, на литературные и нелитературные; в ряде первых Креститель упоминается прямо (у Иосифа Флавия и в Евангелиях), а другие уместны косвенно, поскольку описывают обстановку, в которой он жил и вершил свои дела. К нелитературным данным относятся материальные остатки, скажем, миквы, а также география. Уэбб встревожен тем, что ученые, задействованные в «Исследовании Иисуса», слишком легко вводят в свои реконструкции образ Крестителя, не уделив внимания тому, чтобы воссоздать исторического Иоанна. В большей части своего очерка Уэбб сравнивает взгляды двух специалистов, рассматривающих связь Иоанна и Иисуса в свете таких проблем, как эсхатология и аскетизм: Джон Доминик Кроссан делает акцент на отсутствии у двоих какой-либо преемственности, а Дейл Эллисон – напротив, на ее наличии. И пусть даже Уэбб разочарован их противоречащими заключениями, он с одобрением относится к тому, что оба исследователя применяют новые методики (из социологии и антропологии), и настаивает н том, что эти методики надлежит применить и к «историческому Иоанну».

Как мы уже не раз упоминали, непрестанно возрастающий фонд новых методик привел к значительным успехам в понимании Иисуса. Даже современная критика нарративов, слишком часто отходившая от исторических проблем, может предложить новые пути для исследований. Джордж Парсениос, в нарративном контексте, привлекает внимание к тому, сколь удивительную способность к «адаптации» проявляет Четвертое Евангелие, рисуя образ Иисуса. В свете того, как трактовал четвертую главу упомянутого Евангелия св. Иоанн Златоуст, Парсениос исследует общение Иисуса с самаритянкой как пример классического мотива συγκαταβαίνειν, снисхождения учителя к способностям ученика. Но в завершение Парсениос задает вопрос: можем ли мы, с учетом недавней переоценки исторической достоверности Четвертого Евангелия, узнать отсюда хоть что-то «о пастырском попечении исторического Иисуса»? Он отмечает, что современные попытки рассмотреть образ Иисуса в свете античной философии (скажем, Иисус как странствующий циник) уделяли внимание прежде всего образу, представленному в синоптических Евангелиях, – но, возможно, более пристальный взгляд на картину, изображенную у Иоанна, предложит нам иные философские контексты, не обязательно связанные со школами, но с акцентом на пастырском снисхождении?

Некоторые прозрения в манере учения Иисуса совершенно естественно согласуются с его содержанием. Такие проблемы, как роль Священного Писания в миссии Иисуса и, конечно же, вечная тема – его представления о себе самом – никогда не перестанут волновать тех, кто вовлечен в «Исследование Иисуса», а значит, нам важно установить, что именно Иисус считал Священным Писанием, что оно для него значило и как на него повлияли библейские тексты. Герберн Угема принимает этот методологический вызов. Сперва он проводит подробный обзор поисков исторического Иисуса, а после предлагает для «Исследования Иисуса» новый критерий, названный «критерием двойного сходства»: согласно ему, подлинным надлежит считать те слова и дела Иисуса, которые можно вывести из иудейского контекста – обстановки, окружавшей Иисуса, и уклада жизни, – а также проследить в раннем палестинском Движении Иисуса. В дальнейшем Угема применяет этот критерий, пытаясь понять, к каким священным текстам обращался Иисус – и что это говорит о его эсхатологии, этике и представлении о себе. В частности, Угема рассуждает о преемственности «заповеди любви» – главном примере влияния библейских текстов – от иудаизма к Иисусу и ранней «Церкви», а также о связанном мотиве подражания любви Божьей, распространяемой на всех.