Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

Тексты Священного Писания, к которым обращался Иисус, исследует и Ли Мартин Макдональд, – и для него равно так же важна преемственность между иудаизмом и палестинским Движением Иисуса, пусть это выражено и не столь явно, а в роли Иисуса как «признанного Господа» ранних «христиан» Макдональд усматривает возможность предположить, что они избирали те же священные тексты, к каким благоволил Иисус. Кроме того, ряд книг, имевших центральное значение для ранних христиан, входили, согласно «каноническим» Евангелиям, в число тех, которые часто читал Иисус: это Второзаконие, Книга пророка Исаии и Псалтирь, а также некоторые писания, позже сочтенные «неканоническими». Я бы добавил, особенно в свете «критерия двойного сходства», предложенного Угемой, что те же самые три книги играли главную роль и для определенных групп приверженцев раннего иудаизма, скажем, для той же Кумранской общины.

Макдональд цитирует множество параллелей между учением Иисуса и некоторыми иудейскими писаниями, впоследствии причисленными к «неканоническим», и ясно демонстрирует, что у Иисуса не было четко определенного, или «закрытого», библейского канона, подобного тем, какие позже возникли и в иудаизме, и в христианстве, – и священные тексты, к которым обращался Иисус, вовсе не обязательно должны были соответствовать этим поздним канонам. В завершение Макдональд говорит: «Тем, кто исследует жизнь и личность Иисуса, следовало бы рассмотреть эту дополнительную литературу как часть религиозного наследия, которое воодушевляло исторического Иисуса».

Петр Покорны, стремясь найти след исторических событий в рассказе о Страстях еще до появления Евангелия от Марка, показывает наличие теологически несообразных элементов, противоречия которых проявляются на фоне богословской направленности более обширного повествования, возникшего после Пасхи. Показательно, что одних только цитат из Священного Писания не хватает для создания полной сцены, на которой предстает рассказ. Они ориентированы на всю обозримую вселенную, не слишком хорошо вписываются в повествование и неизбежно влекут за собой эсхатологическую «развилку». Точно так же Покорны указывает на многие элементы рассказа о Страстях, которые непохожи на более поздние Tendenzen , которые проявились после Пасхи, – и, следовательно, эти элементы указывают на исторические предания. Рассказ о Страстях – это не богословское творение ex nihilo , он основан на фактах и повествованиях, и по крайней мере некоторые из этих событий можно воссоздать.

Евангельский образ Иисуса-чудотворца – это тоже далеко не богословский конструкт. Ян Росковец, предполагая, что в этом вопросе царит единодушие, документально подтверждает перемену в воззрениях, позволяющую «расширить наше представление о реальности», а также свидетельствует о более пристальном внимании к самим источникам, а не к проблемам, воссозданным «за пределами текста». Росковец подчеркивает, что предания о чудесах, найденные в тексте изречений, особенно важны для постижения смысла чудес, совершенных Иисусом. Иисус славился как целитель и экзорцист; однако сами по себе подобные деяния не отражали скрытый за ними смысл – и именно это мы видим, когда Иисуса обвиняют в том, что он исцеляет силой Вельзевула. Впрочем, Иисус настоятельно повторял, что не будет давать знамений превыше тех чудес, какие он творит. Росковец предостерегает против попыток искать за чудесами Иисуса объединяющий «шаблон» и утверждает, что такие «шаблонные» толкования часто применяются уже после того, как чудо свершилось; человеческая жизнь, само собой, более подвержена случайностям. Да, Иисус был и целителем, и экзорцистом, и некоторые, возможно, даже назвали бы его «магом». Ближайшей аналогией к Иисусу станут, скорее всего, библейские пророки. Подробно исследуя те чудеса, которые часто считаются неисторичными, – воскрешение мертвых и так называемые «природные» чудеса, – Росковец говорит о наличии достойных свидетельств, позволяющих сказать, что Иисус в его дни прославился возвращением к жизни нескольких умерших (этот мотив мы находим также в преданиях об Илии и Елисее) и что «природные» чудеса, пусть и истолкованные в свете впечатлений от свершившейся Пасхи, – это не просто проекции фантазий в прошлое, на жизнь Иисуса.

Как утверждает Росковец в плане методологии, нам надлежит по-прежнему разграничивать событие и рассказ о нем. Но суть события можно оценивать с двух ракурсов: с точки зрения общего представления о возможном – и в перспективе «внутренней цельности текста», и именно второй ракурс, по мнению Росковца, способен дать «Исследованию Иисуса» намного больше, пусть даже призрак первого все еще остается с нами. Свои доводы Росковец строит на постулате, согласно которому концепция «удивления» может помочь ученым действительно преодолеть априорную убежденность в правдоподобии тех или иных явлений – и избавиться от ограничений, налагаемых ей на то, как мы воспринимаем древние свидетельства о событиях, которые выходят за грань нашего опыта.

Но никакое событие не выходит за эту грань в мере большей, чем воскресение Иисуса; оно даже за гранью опыта евангелистов. Лидия Новакович исследует вопрос о том, может ли воскресение быть предметом историографии. Что, если его даже возможно подтвердить при помощи исторической методологии? Может ли историк – именно как историк – воссоздать воскресение Иисуса или проверить, произошло ли оно? В стремлении показать, какой методологический хаос царит в дисциплине, связанной с изучением воскресения Иисуса, Лидия проводит обзор главных проблем, о которых сегодня ведутся споры, и предлагает ряд направлений для дальнейших исследований. Разнообразие представлений о воскресении в раннем иудаизме и раннем христианстве, и самые различные явления воскресшего Иисуса, дает нам все основания продолжать изучение. Возможно, кое-что прояснится, если мы пристальнее рассмотрим связь между преданиями о явлениях и о пустой гробнице. Новакович предполагает, что у последних есть историческая основа, но остерегается легко соглашаться с рассказом апостола Павла в Первом послании к Коринфянам (1 Кор 15). Почему же предания о пустой гробнице не оказали созидательного влияния на раннюю керигму? А что, если они просто были слишком двусмысленны – какими и остаются в источниках, дошедших до нас? Или, возможно, о них просто умалчивали – из патриархальных предрассудков, ведь свидетелями выступали женщины? Как полагает Новакович, историографы действительно могут помочь в согласовании ряда аспектов воскресения Иисуса с реальной обстановкой, – но, конечно же, они не в силах доказать христианское утверждение, согласно которому Бог воскресил Иисуса из мертвых.