Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

В конечном счете вызов, который Гютгеманс бросает критике форм, оставляет нас наедине с загадкой: два важнейших вопроса – об устной традиции и о Евангелии – так и остаются без ответа. Если устное исполнение преданий для нас недосягаемо и навеки сокрыто в «доисторической тьме» – не лучше ли вовсе отказаться от понятия устной традиции? А если с точки зрения Евангелия как целостного текста устная традиция все более кажется не только недостижимой, но и невозможной, – не лучше ли обсуждать только Евангелие, не обращаясь к устным преданиям вовсе? Попробуем поставить эти вопросы еще более остро: устная традиция недоступна для нас – или ее попросту не существует? Гютгеманс, кажется, склоняется к последнему. Определяя форму Евангелия как « автосемантическую языковую форму » [1229], он воображает некую композиционную самодостаточность и авторскую автономию, которые действуют на основе собственных ресурсов, без обращения к традиции. Здесь модель критики форм – Евангелие как плод традиции – сменяется модернистской, крайне индивидуалистической моделью авторства Евангелия. От одной крайности – возложения всей «ответственности» на традицию, – мы переходим к другой и располагаем все композиционные усилия в самом Евангелии. Но пусть даже критика форм неверно представляет себе устную традицию – разве из-за этого нам необходимо отвергнуть последнюю? И позволено ли нам это сделать?

В наше время соотношение устной и письменной культуры видится в несколько ином свете, чем во времена Гютгеманса. Если говорить насчет образовательных, религиозных и культурных данных из Древнего Ближнего Востока и Средиземноморья, то чисто устная традиция, не затронутая письменностью, была там возможна не более, чем традиция чисто письменная, не затронутая никакой устной динамикой. Хотя о взаимодействии устных и письменных текстов немало говорилось и ранее, исключительно подробно и всесторонне эту проблему прояснил Дэвид Карр [1230]. Его труд охватывает огромный временной период и множество цивилизаций: в работе представлены шумеро-аккадские культуры Месопотамии, Элам (нынешний Иран), Сирия, Хеттское царство в Анатолии (нынешняя Турция), Ханаан и финикийский город Угарит, египетские царства и династии, Древний Израиль, Древняя Греция и эллинизированное Средиземноморье. Итогом стал масштабный сравнительный обзор Древнего мира, в котором охвачены и письменность, и писцы, и литература, и способы устно-письменного сохранения и исполнения культурно значимых текстов, и мы получили представление о мире, общение в котором весьма отличалось от нашего общения, – а также, надо сказать, от того представления о священных текстах, которое все еще царит в библеистике.

Для понимания культуры общения на Древнем Ближнем Востоке и в Средиземноморье важно указать, что письменность не была самоцелью: она служила для интериоризации мудрости и сведений в сознании человека. Очень часто слова, написанные на глиняных табличках, пергаменте или папирусе – основной предмет интереса для археологии, филологии и герменевтики – были всего лишь подспорьем для памяти, материалом для повторения и заучивания наизусть. В центре стояли не папирусы или рукописи как таковые, а человеческий ум – прежде всего ум писца; или, как говорит об этом Карр, тексты, несущие культурно значимую информацию, «оставались лишь верхушкой устного айсберга» [1231]. Если вкратце, то многие культурно значимые тексты древности следует рассматривать как потенциальную реальность, достигавшую своего полного воплощения в устном воспроизведении и запоминании. Нам, склонным видеть в тексте нечто конечное и неизменное, требуется серьезное критическое размышление и переоценка ориентиров, чтобы свыкнуться с этой мыслью: тексты, заключающие в себе людские ценности, предания, историю, изначально не были призваны положить конец изменчивому движению устного слова, но лишь поддерживали культурную память. Однако придется приложить немало трудов и усилий, прежде чем понимание античных текстов как подспорья для устного обучения войдет в наш научный обиход.

Тем не менее тезис о том, что тексты на Древнем Ближнем Востоке и в Средиземноморье очень часто функционировали как Rezitationstexte и прежде всего служили для сохранения культурной памяти должен как минимум вселить в нас настороженность по отношению к распространенной привычке считать священные тексты неизменными и непогрешимыми. Безусловно, имели место и стандартизация текстов, и их безошибочное копирование. Однако в рукописной культуре Древнего Ближнего Востока и Средиземноморья и то и другое встречалось далеко не так часто, как мы привыкли думать. Куда чаще составление текстов вообще не сопровождалось редактурой, как мы ее себе представляем, – скорее, происходил процесс, который правильнее назвать импровизацией. Ученый писец не работал с текстом, не сверялся с многочисленными рукописями, – вместо этого, имея доступ к культурной памяти своего народа, он оперировал «ментальным прототипом» [1232], пересматривая и адаптируя, расширяя и сокращая его в процессе создания нового текста. Подобно тому, как в устной речи совершалась устная импровизация, рукописная импровизация совершалась в процессе письма (или говорения и письма, если текст записывался под диктовку). Множество древних ближневосточных и средиземноморских текстов представляют собой итог взаимодействия устной речи, письменности и памяти – как в плане назначения, поскольку они служили подспорьями для повторения и заучивания наизусть, так и в плане создания, поскольку они сформировались в письменном виде благодаря припоминанию и импровизации. И наша задача – научиться воспринимать закономерности этих устно-письменных текстов на их собственных условиях, отказавшись от предпосылок, связанных с современным «документальным» восприятием письменности.

Впервые с записью преданий об Иисусе мы встречаемся в посланиях Павла. В Первом послании к Фессалоникийцам (1 Фес 4:15) апостол цитирует речение Господне о судьбе мертвых и живых в связи со Вторым Пришествием Господа. Все остальные речения Господни, приводимые у Павла, находятся в Первом послании к Коринфянам. Стихи 1 Кор 7:10–11 посвящены проблеме развода, 1 Кор 9:14 – указаниям по обеспечению жизни апостолов, 1 Кор 11:23–25 – преданию о Тайной Вечере. Более того, в 1 Кор 7:25 Павел упоминает, что о девственности он не имеет Господнего повеления. Научное обсуждение этих речений обычно сосредоточено на скудости сведений об Иисусе в Павловых посланиях, на причинах, по которым большинство речений Иисуса находится в Первом послании к Коринфянам, и на попытках проследить совпадения с материалами речений в синоптических преданиях, особенно в Q. Все это важные вопросы, однако они не помогают нам понять контекст, в котором появляются эти речения у апостола.