Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

Такое смещение точки зрения в текстуальной критике позволяет чуткому наблюдателю увидеть новое, поразительное богатство ранних преданий об Иисусе, прежде ускользавшее от его внимания. «Текстуальная критика вдруг оживает и открывает в себе такое богатство значений, какого мы прежде и вообразить не могли! – в восторге восклицает Эпп. – Почему же прежде мы этого не замечали, и как мы могли упускать это из виду?» [1237]. Масштабное исследование Паркера, несомненно, сосредоточено на истории речений Иисуса в первые четыре века нашей эры (хотя он обращается также к источникам Средневековья и даже раннего Нового времени), однако собранные им данные важны и для наших целей, – для понимания начальной фазы развития традиции.

Основной вывод Паркера состоит в том, что ранняя письменная традиция, связанная с речениями Иисуса, примечательно вариативна. По его оценке, в динамике известных нам переписанных источников обращает на себя внимание как обилие вариантов отдельных речений, так и степень их различий – от небольшой до значительной, а также то, что эти различия последовательно накапливаются. А кроме того, наибольшую вариативность традиция демонстрирует в ранний период: «…она наиболее нестабильна в первый век своего существования» [1238]. Вместо модели изначальной стабильности, вслед за которой приходят различные варианты, нам стоит подумать об «изначально плавном развитии, за которым следует стабильность» [1239]. А значит, наши представления об Иисусе и традиции нуждаются в новом пересмотре.

Для примера: известное речение (или речения) Иисуса о браке и разводе [1240]дошло до нас в разных версиях – не только в соответствующих эпизодах синоптических Евангелий (Мк 10, Мф 19 и Лк 16), но и буквально во всех существующих письменных источниках, где оно приводится. «Основной вывод из этого обзора, – подводит итоги Паркер, – заключается в том, что восстановить одно-единственное “оригинальное” речение Иисуса [о браке и разводе] попросту невозможно» [1241]. Причина такого разнообразия форм речений – явно не в том, будто их считали несущественными. Напротив, вопросы брака, развода и повторного брака в Древней Церкви были не менее важны и актуальны, чем в современной. Именно из-за важности этой темы речения о браке цитировались часто – и при этом не повторялись слово в слово, а применялись к контексту и обстоятельствам.

Учитывая наблюдаемую изменчивость ранних папирусных свидетельств, не только технически сложно, но и исторически проблематично исследовать наши данные в попытках вычленить из них единственный «оригинальный» вариант того или иного речения Иисуса. Паркер отлично это понимает. Отказ признавать текучесть письменных источников и зачастую намеренное разнообразие версий, замечает он, «содействовал тому, что ко всей рукописной традиции начали относиться, совершенно не понимая ее природы» [1242]. Фиксация на «единственном оригинале» за счет причисления большей части данных к критическому аппарату, или же полное игнорирование папирусных свидетельств, противоречит самым сокровенным побуждениям письменной традиции. Ранние предания об Иисусе, запечатленные на папирусах, по самой своей сути не могли (пока что) претендовать на неизменное содержание и четкие границы. И пусть даже сам облик текста в манускрипте создавался рукой писца, рукописная традиция была примечательно схожа с устными исполнениями: она стремилась «идти в ногу со временем» и приспосабливаться к изменениям в обществе. Это наводит на мысль, что рукописная традиция действовала в соприкосновении с развитием устной и рассматривалась – подобно речениям Иисуса в посланиях Павла – как живая традиция. Писец, записывавший речение Иисуса без обращения к предыдущим рукописным версиям, пользовался импровизацией вспоминающего (англ. composition-in-memory , досл. «сочинение по памяти» ). Писец, работавший с уже существующей рукописью, так сказать, реактивировал ее путем импровизации пишущего (англ. composition-in-writing , досл. «сочинение при написании» ). Если же повторное формирование изречения происходило в процессе диктовки, тогда нам, возможно, следует говорить об импровизации исполнителя.

Значит ли это, что критики форм в конечном счете были правы, говоря, что устная традиция подчиняется тем же законам передачи, что и тексты? Для ответа необходимо оценить в полной мере тот сдвиг в восприятии, который мы совершили, отойдя от критики форм к совершенно иному понятийному миру. Во-первых, в отличие от критики форм, мы создали четкое представление об устном дискурсе. Во-вторых, заменили априорное мнение критики форм об исключительно устном характере до-Марковой традиции моделью устно-письменного взаимодействия. В-третьих, мы более или менее подробно проработали механизм взаимодействия устного слова, письма и памяти – то, чего критика форм сделать не могла, поскольку, опять-таки, не владела моделью устного (или устно-письменного) дискурса и практически ничего не могла сказать о памяти. В-четвертых, мы ввели понятие живой традиции – определяющую категорию для традиции, источником которой становятся движущие силы, связанные с устной словесностью, письменностью и памятью.

Однако, могут возразить нам, разве механизм устно-письменной традиции не схож с традицией устных исполнений в том, что обе стремятся стать живой традицией? Не совсем. Как только слова были записаны, в живой традиции проявилась форма их бытия – и создалось отличие, поначалу едва заметное, но с течением времени все более и более глубокое. Рукописная материальность, обретая пространственный облик, делала первый, пусть и неуверенный шаг к отделению (или освобождению?) слов из мира устного дискурса и устного исполнения. Записанные речения Иисуса оказались заперты в прошлом или, можно сказать, получили «вторую жизнь» отдельно от их устного воплощения, и in statu scripto – в своей письменной форме — запустили те изменения в восприятии традиции, что постепенно заставили нас видеть в ней «предмет», а не событие, и результат исполнения, а не его процесс. Разумеется, само по себе это не прерывало живую традицию. Однако материальность записанных речений создала некий жесткий словесный каркас – и пусть он по-прежнему служил подспорьем для повторного устного исполнения, но чем дальше, тем больше этот каркас оказывал разрушающее воздействие на творческий гений живой традиции.

Всякая работа с речениями Иисуса в ранний период требует особого внимания к источнику Q – речениям и высказываниям, которые приведены и в Евангелии от Матфея, и в Евангелии от Луки и, как считается, восходят к некоему тексту, который существовал еще прежде Евангелий. Полностью текстуально идентифицируемый статус Q недавно был подтвержден международной группой экспертов, опубликовавших текст, который, без сомнения, может рассматриваться как textus receptus, общепринятый текст источника Q [1243]. «Загадка Q» [1244]– это одна из сложнейших проблем в евангельских исследованиях, которая, к тому же, еще и тесно связана с одной из наиболее запутанных проблем библейского литературоведения, а именно гипотезой двух источников, – и потому мы воздержимся от продолжительных рассуждений на эту тему и тем более от каких-либо выводов. В соответствии с представленной здесь точкой зрения мы коснемся лишь устно-письменного статуса Q и прежде всего задумаемся над вопросом, справедливо ли представлять материал Q в виде фиксированной, пусть и несомненно оригинальной, письменной версии, – так, как представляют его эксперты.