Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

Кроссану приходится выйти за пределы собственной статистики и настаивать на том, что составители как Q, так и Марка независимо друг от друга добавили это выражение к полученным материалам… Но неужели независимое друг от друга сочинение речений об «апокалиптическом Сыне Человеческом» более вероятно, чем предположение, что эти речения независимо друг от друга вошли как в Q, так и в Евангелие от Марка, поскольку присутствовали в традиции уже при ее рождении – то есть исходили от самого Иисуса? [2021]

Затем Эллисон переходит к критике неэсхатологического Иисуса у Стивена Паттерсона, однако эта критика не связана с отношениями Иисуса и Иоанна, поэтому для наших нынешних целей она не представляет интереса. Во второй половине главы Эллисон рассматривает ряд тем эсхатологии Иисуса, в том числе Страшный суд, воскресение мертвых, восстановление Израиля, великие несчастья, а также близость и неизбежность конца света [2022]. В своем заключительном рассуждении о «языке эсхатологии милленариев» Эллисон исследует то, как Иисус опирался на традиционные элементы своего иудейского наследия – в духе милленариев – и применял их к своему времени и своей ситуации. «Идеи эти вряд ли были новыми. Скорее, они представляли собой часть иудейского наследия Иисуса – архетипически влекущего эсхатологического сценария, часть “местной традиции”, полученной им в родном селении» [2023]. Но в то же время Иисус преображал эти предания:

Связывая эсхатологические ожидания с людьми, окружавшими его, и с событиями, происходившими вокруг, он давал традиционным мифам новое, творческое применение… В своих импровизациях по мотивам иудейской эсхатологии Иисус создал новую религиозную идентичность, основанную на новом и прежде неведомом истолковании мира в свете иудейской традиции [2024].

Хотя здесь Эллисон этого не указывает, но более раннее его рассуждение о преемственности между Иоанном и Иисусом в вопросах эсхатологии подтверждает, что, по его мнению, Иоанн был для Иисуса частью этой «местной традиции» и оказал решающее влияние на то, как Иисус ее вновь истолковал и применил.

2.2. Аскетизм: разрыв или преемственность?

Быть может, самое значительное сходство (как и различие) заметно в эсхатологиях Иоанна и Иисуса, о которых мы только что говорили. Но и другой аспект преемственности (или расхождения) упоминается очень часто, поскольку сразу бросается в глаза, – о нем прямо говорит сам Иисус: «Пришел Иоанн, не ест и не пьет, и вы говорите: в нем бес. Пришел Сын Человеческий, ест и пьет, и говорите: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарей и грешников!» (Q: 7:34–35). Итак, это тема аскетического образа жизни.

Чуть выше, говоря о Кроссане, я отмечал, что, отвечая на возражения и доказывая, что апокалиптические речения о Сыне Человеческом не восходят к Иисусу, он возвращается к пятому комплексу об Иоанне, «Посту и браку» (Мк 2:18–20; Ев. Фом 104). Этот комплекс, вместе с «Оправданной премудростью» (Q 7:31–35), приводит Кроссана к заключению, что хотя сами тексты, противопоставляющие Иисуса и Иоанна, не подлинны, но зато подлинна их тема: «Иоанн жил жизнью аскета и ожидал конца света, а Иисус… поступал совершенно иначе» [2025]. Однако, чтобы прояснить, в чем именно состояла эта «инаковость», Кроссан говорит об «открытых совместных трапезах» Иисуса, объясняя этим «обвинения в обжорстве, пьянстве и дурной компании» [2026]. Таким образом, по контрасту с «апокалиптическим аскетизмом» Иоанна, Иисус…

…не особенно тревожился о ритуальных правилах [иудаизма] – не спорил с ними, но и не соблюдал. Он их просто игнорировал – и тем самым, разумеется, нападал на них на самом глубинном уровне… Открытые трапезы на деле отрицают все иерархические различия между мужчиной и женщиной, богатым и бедным, иудеем и язычником, – причем на таком уровне, который оскорбляет ритуальные правила любого цивилизованного сообщества. В этом и состоял вызов Иисуса [2027].

В заключение он связывает эгалитаризм открытых трапез Иисуса с традицией, повсеместной в крестьянских общинах и описанной в работе Джеймса Скотта, где идет речь о таких общинах, практикующих уравнивание в правах и общинное самоуправление в ответ на эксплуатацию и угнетение [2028]. Так Кроссан естественно переходит к следующей теме: этической эсхатологии Иисуса – его Царству премудрости Божьей (о чем мы также говорили выше).

Посреди своего рассуждения об эсхатологии Иисуса и ее соотношении с эсхатологией Иоанна Эллисон замечает:

Охотно признаю, что между Иисусом и Иоанном есть различия. Q 7:31–35 может подразумевать (хотя в следующей главе нам представится случай это уточнить), что Иоанн был большим аскетом, чем Иисус, что отражено и в Мк 2:18 (ученики Иоанна постятся по собственному желанию, ученики Иисуса – нет) [2029].

В следующей главе, «Иисус как аскет-милленарий: устранение единомыслия», он отмечает повсеместность мнения, согласно которому Иоанн был аскетом, а Иисус – «кем угодно, только не аскетом» [2030], и утверждает, что описание Иисуса, который «ест и пьет» (Q 7:31–35) – это не что иное, как «принятие полемического языка оппонентов. Иисус… принимает обидные слова, которыми награждают его противники, творчески переформулирует их и возвращает им» [2031]. Далее Эллисон говорит, что Мк 2:18–20 (противопоставление учеников Иоанна и Иисуса по признаку отношения к посту) не означает отказа от самих постов, – и указывает на две области, в которых Иисус проявляет явно аскетические взгляды и ведет себя как аскет: первая – отношение к богатству и материальным благам, вторая – отношение к воздержанию и сексуальному желанию [2032]. Эллисон прослеживает связь этой аскетической ориентации с эсхатологией, – связь, характерную не только для многих иудейских групп, делавших на эсхатологии акцент, но и вообще для движений милленариев [2033]. Придя к такому выводу, Эллисон заключает: «По всей видимости, с Иоанном Крестителем все обстояло так же» [2034]. Итак, вместо расхождения во взглядах Иоанна и Иисуса на аскетизм Эллисон видит преемственность.

2.3. Иные вопросы: разрыв, преемственность и влияние

Об эсхатологии и аскетизме говорят чаще и подробнее всего, когда заходит речь о сходстве и различии между Иоанном и Иисусом. Однако между ними есть и другие точки соприкосновения. Кое о чем можно говорить в свете сходства или несходства, а иногда – скорее в свете влияния.

Кроссан отмечает еще два пункта расхождений, однако говорит о них вскользь, без развития темы как таковой, упоминая лишь точку зрения Иисуса. Во-первых, Иоанн крестил – но Иисус не крестил, а исцелял. Этот контраст ведет Кроссана к пространным рассуждениям об Иисусе и магии [2035]. Во-вторых, Иоанн по большей части действовал в одном месте – а Иисус странствовал, являя собой истинный символ эгалитаризма без посредников [2036]. Хотя Кроссан и склонен обращать внимание в первую очередь на несходства и противоречия, отмечает он и по меньшей мере два аспекта, в которых Иоанн схож с поздним Иисусом или, возможно, даже на него повлиял. Во-первых, рассуждая о комплексе «Виноградарей» (Мк 12:1–9, 12; Ев. Фом 65), Кроссан размышляет о том, мог ли Иисус в данном случае «метафорически описывать собственную смерть». В конце Кроссан отвергает такую интерпретацию, однако допускает, что «после казни Иоанна и учитывая, чем занимался он сам, такое пророчество [т. е. о грядущей смерти, иносказательно представленное в притче] не требовало бы никакого озарения свыше. В самом деле, Иисус был весьма наивен, если такая мысль никогда не приходила ему в голову» [2037]. Во-вторых, и Иоанн, и Иисус противостояли Храму, хотя и по-разному. Иоанн, совершая свои крещения, «предлагал альтернативу Храму», а Иисус, олицетворяя своими странствиями «вызов во имя равноправия», «еще радикальнее ставил под вопрос локализованную однозначность Иерусалимского Храма» [2038].