Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

Это явное невнимание слегка удивляет, ведь большинство комментаторов признает топографическое своеобразие места крещения точно в той области, где израильтяне вошли в Ханаан [421] Напр.: Murphy-O’Connor, «John the Baptist», с. 360, прим. 7; Webb, John the Baptizer , с. 360–366; Brown, «What Was John», с. 44–45. . Тем не менее представляется возможным вдохнуть новую жизнь в современные исследования Нового Завета при помощи относительно старой идеи, согласно которой соотнесение места, где крестил Иоанн, с системой бродов Эль-Махтас/Хаджла еще ярче подчеркивает новозаветные параллели между личностью Иисуса и личностью царя, давшего имя роду Давидову, о котором повествует 2 Цар 19. Главная роль, отведенная крещению Иисуса в текстах Матфея и Марка, не только становится частью символизма эсхатологического преображения сынов Израилевых (Нав 3:1–5:1), но также характеризует Иисуса как господствующего Мессию, нового царя Израильского (2 Цар 19). Этот аспект крещения как признания права на царство не был рассмотрен в исследовании Уэбба, поскольку представляет собой эффект литературного сопоставления рассказов о крещении (которые и сами по себе являются сюжетными воплощениями предполагаемого исторического события) с литературными и религиозными традициями , ясно показанными в библейских текстах. Другими словами, я не утверждаю, будто притязание на царство было историческим элементом крещения, которое совершал Иоанн; скорее это литературное утверждение, и сделали его авторы Евангелий, используя отсылки и аллюзии к Ветхому Завету, а также (часто неявное) отождествление места, где вершилась миссия Иоанна, с системой бродов у южного конца Иордана.

Несомненно, справедливо утверждение, согласно которому ни Иоанн, ни Иисус даже не думали, будто претензия на царство – это доминирующий богословский элемент миссии Иоанна. По-видимому, Иоанн крестил многих, но только один признан мессией в Евангелиях. Но именно то, что Евангелия сосредоточены на Иисусе, отделяет его от других – как особенную и единственную в своем роде личность, наделенную символическим правом унаследовать это царство. Так же как в 2 Цар 19 многие незначительные персонажи переходят Иордан, не обретая при этом монархических прерогатив, так и в Евангелиях сюжетное повествование отражает событие так, чтобы потом признанные выводы о персонаже были очевидны в контексте самого события. Одним словом, верил ли в тот миг Иоанн в то, что крещение Иисуса в Иордане – это знак воцарения Иисуса, понимал ли он это (и считал ли так сам Иисус) – это неважно: сюжетное повествование, на которое по-своему повлиял каждый евангелист, рассматривает крещение Иисуса в свете древних библейских традиций, по сути признавая в Иисусе и торжественно избранного пророка, и утвержденного Царя Израильского.

В последние десятилетия специалисты по Новому Завету стали свидетелями постепенной, но совершенно необходимой смены спектра исследований, связанной с применением новых методологических подходов. Исследования исторического Иисуса ввели в традиционный теологический дискурс, прежде скованный немалыми ограничениями, новые сферы знаний: археологию, еврейскую историю и раввинистическую литературу. Для того чтобы лучше понять еврейскую культурную среду времен Иисуса, мы изучили и пересмотрели итоги ряда археологических раскопок, проведенных в еврейской Галилее и Иерусалиме, на территориях, имеющих отношение к периоду Второго Храма [422] J. H. Charlesworth, ed., Jesus and Archaeology (Grand Rapids: Eerdmans, 2006). . И все же спектр исследований должен быть значительно шире. Под властью имперского Рима, в дни Pax Romana (пусть они порой и прерывались кровавыми столкновениями), упомянутый регион испытал серьезное влияние римской идеологии и образа Римской империи, – это стало важнейшей культурной стадией в романизации, и степень этого влияния, как и его последствия, равно так же необходимо оценить.

В период между сражением при мысе Акций (сентябрь 31 г. до н. э.) и изданием акта о «восстановлении республики» (январь 27 г. до н. э.) была заложена основа новой империи, оформленная в государственной идеологии ее первого правителя [423] Акт о поселениях описан самим Октавианом в Деяниях божественного Августа (Res Gestae) , тексте, написанном до его смерти и сохраненном на Анкирском памятнике: «В шестое и седьмое консульство, после того как Гражданские войны я погасил, с общего согласия став верховным властелином, государство из своей власти я на усмотрение сената и римского народа передал» ( Res gest . 34). См. текст в изданиях: Th. Mommsen, Res Gestae Divi Augusti (Berlin: Weidmannos, 1883); J. Gagé, Res Gestae Divi Augusti (Paris: Belles lettres, 1935); P. A. Brunt and J. M. Moore, Res Gestae Divi Augusti (Oxford: Oxford University Press, 1971). . Титулы, которые он приобрел – Август [424] Так были признаны его virtus, clementia, iustitia и pietas (мужество, милосердие, справедливость и благочестие. – Деяния божественного Августа , 34). , принцепс [425] В кн.: Z. Yavetz, Augustus: The Victory of Moderation (Hebrew) (Tel Aviv: Devir, 1988), с. 297, приведено замечание Рихарда Райценштайна о том, что образ принцепса был идеей Цицерона, воплощенной Октавианом (R. Reitzenstein, «Die Idee des Prinzipats bei Cicero und Augustus», NAWG [1917]: 399). Как считал Андре Магделен, со времен Республики этот титул имел две коннотации: princeps liberates recuperandae («принцепс, вернувший свободу») и princeps civitatis («принцепс государства»), идеальный rector и moderator («правитель» и «судья») Цицерона (A. Magdelain, Auctorias Principis [Paris: Belles lettres, 1947]). Согласно Явецу, Август соединял обе идеи и сперва был освободителем, а после – ревнителем традиций, поскольку правит он согласно princeps autoritate («авторитету принцепса»). , Отец Отечества [426] Как утверждает Явец, этот титул носили основатели, такие как Ромул и Эней (Z. Yavetz, Augustus , с. 305); Вергилий также провозглашает таковым Августа (c. 247–257). Повествование об основателе составляло важную часть римской образности и религиозной идеологии еще со времен Республики. На Востоке оно восходит к традиции эллинистической эпохи и заключает в себе важную культурную и религиозную образность, см.: L. Di Segni, «A Dated Inscription from Beth-Shean and the Cult of Dionysos Ktistes in Roman Scythopolis», SCI 16 (1997): 139–161. и император — отражают не только гений императора, но и образ созданной им империи.

В своем классическом шедевре – Римская Революция — Рональд Сайм посвятил целую главу тому, как формировалось такое мнение [427] R. Syme, The Roman Revolution (Oxford: Clarendon, 1939), с. 459–475. . Привлекая внимание к обилию поэтических строк, прославлявших идеологию, Сайм показывает, как имперская образность утверждалась через литературу [428] «Как и подобало, поэты, к которым благоволили власти, восхваляли в стихах идеалы возрождавшегося Рима – землю, солдат, религию и мораль, героическое прошлое и славное настоящее… идеальное государство, ныне воплощенное на земле… Новое Государство получило своего лирического поэта… Так же как перенесение Трои и ее богов в Италию, строительство Нового Рима было благородной и трудной задачей» (Syme, Roman Revolution , с. 460–463). , и как роль Октавиана Августа в этой благородной, трудной и священной задаче восхвалялась Вергилием: «Вот он, тот муж, о котором тебе возвещали так часто: Август Цезарь, отцом божественным вскормленный, снова век вернет золотой на Латинские пашни» ( Эн VI, 791–793) [429] Вергилий . Энеида. Пер. с лат. С. А. Ошерова, под ред. Ф. А. Петровского. . Спустя полвека Вильям Макдональд, равно так же как и Сайм, уделял внимание литературе и утверждал: «…искусство и архитектура, должно быть, представляли собой движущие силы столь же мощные и орудия столь же эффективные, как и любые иные, какие были призваны формировать общественное мнение и распространять имперскую образность по всей обширной территории империи» [430] W. L. MacDonald, The Architecture of the Roman Empire , vol. 2: An Urban Appraisal (rev. ed.; YPHA 35; New Haven: Yale University Press, 1986). . По мере того как империя Августа возрождалась из пепла, новая образность, новая идеология и новая культура вышли на первый план и открыто утверждались во вновь созданной имперской урбанистической архитектуре, которая к 14 г. до н. э. уже упрочила свое положение. И пусть она восходила к самым разным культурным истокам, проистекавшим на благодатной почве различных традиций, имперское градостроительство и в частности архитектура оформились в Средиземноморском регионе в объединяющий культурный элемент, своего рода койне, и немалую роль в этом сыграли восточные провинции Римской империи.