Андрей Десницкий - Христианство. Настоящее

И я уверен, что здесь русским христианам очень пригодится опыт, к примеру, Италии, Испании, Португалии и многих стран Латинской Америки, переживших переход от авторитарных и тоталитарных режимов, опиравшихся на церковь и традиционализм, к современной светской демократии.

В разговорах о текущем состоянии русского Православия постоянно всплывает одна и та же реплика: «Беда в том, что у нас не было собственной Реформации». Эта реплика всегда казалась мне бессмысленной: предполагается, что есть только один путь развития, западноевропейский, и если чего-то западного у нас не было, значит, обязательно должно быть, или так и останемся ущербными. И уж совершенно точно не возникает никакого желания проходить все то, что на Западе было связано с Реформацией: сожжение еретиков на площадях, религиозные войны и церковные расколы. А главное, что Реформация уже состоялась в мировом масштабе полтысячелетия назад, и в России, как и в других странах, существует множество самых разных протестантских общин, к которым каждый желающий может легко присоединиться.

И в то же время очевидно, что за словами о необходимости Реформации в России стоит желание обсудить реальные проблемы русского Православия, довольно похожие на те, которые привели в свое время к Реформации на Западе. Пусть в совершенно иной форме, но решать их необходимо, и церковной жизни предстоит измениться – подразумевают такие люди.

Это неисчерпаемая тема, и ее можно обсуждать по-разному. Первый ответ будет очень простым: в Православии нет никаких проблем и недостатков, они есть исключительно в конкретных людях, прежде всего во мне самом, так что мне нужно от них избавляться и более ни о чем не думать. По сути, это отказ от обсуждения проблемы, и если эта версия вас не удовлетворяет, разговор обещает быть долгим и трудным.

Итак, Реформация – та, которая началась пятьсот лет назад, – что она стремилась изменить? Конечно, это был многоплановый процесс, но одну его сторону довольно легко описать. Католическая церковь к началу XVI века привыкла к «монополии на духовность»: она во всем западно-христианском мире выглядела единственным институтом, дарующим людям вечное спасение на своих условиях. А если так, то высшим благом объявлялось то, что хорошо для самого института в лице его руководителей. Отсюда и все злоупотребления, от индульгенций до разврата в стиле Борджиа.

Эта монополия была вполне привычна и понятна неграмотным крестьянам, но мало подходила для дворянства, которое как раз в эпоху Возрождения массово стало учиться читать и писать, для возникавшей буржуазии и даже для низших клириков, которые несли все издержки подобной системы, не получая от нее бонусов. Да и, в конце концов, с Евангелием подобное состыковывалось плохо.

В результате Реформации на Западе была утрачена монополия одной земной организации на представление интересов Неба на земле – правда, ценой распада былого церковного единства. Заодно произошло много других перемен, причем и с католической стороны не меньше, чем с протестантской, – например, исправление нравов папского двора и введение тотальной книжной цензуры. Так Католическая церковь, отвергнув Реформацию, пошла путем постепенных и осторожных реформ, которым идет и по сей день.

Много чего бывало у нас на Руси вплоть до Раскола XVII века и тотальной секуляризации XVIII, но это все же другие истории. Зато сегодня мы видим в области церковно-общественных отношений много похожего на предреформационные времена на Западе, с поправкой на российскую специфику. До масштабов Борджиа мы, конечно, не дотягиваем, но нельзя не заметить, что четверть с лишним века «церковного возрождения» привели совсем не к тем результатам, на которые мы когда-то надеялись.

Тогда, на закате советской эры, многим казалось, что у нас сохранились «чертежи» идеальной Святой Руси, что, восстановив стены церквей и возобновив в них богослужение, мы вернемся туда, и все пойдет само по правильной, от века проложенной дороге. Разбираться, что и как устроено в этих чертежах, не обязательно. Подобным образом в советские времена порой обходились с трофейной техникой или чертежами, добытыми разведкой: не разбираясь в принципе действия устройства, его просто копировали, и даже на производстве детали измеряли в дюймах, чтобы не напортачить. И точно так же воспроизводили в приходских газетах дореволюционные рецепты пасхальных яств: «Возьмите полфунта чухонского масла…» Что это за масло и сколько его брать – эти вопросы казались излишними, так разговлялись наши предки, и не нам это менять.

Точно так же воспроизводились старые образцы в том, что касалось богослужебной и постной практики в надежде на то, что проверенные временем методы сработают сами. Соответственно, духовенство воспринималось обычно как сословие хранителей духовных технологий, которым уместно задавать лишь вопросы «как благословите, батюшка». По сути дела, все девяностые и двухтысячные считалось совершенно неприличным и просто даже немыслимым обсуждать земную сторону церковной жизни или сомневаться в чистоте помыслов духовенства.

Но в последние годы всем стало очевидно, что всерьез старыми образцами увлекаются считаные проценты (если не доли процента). Зато есть стабильное «православное большинство», которое в храм заходит иногда, по случаю, в подробности не вникает, но прочно ассоциирует себя с православием. Этому большинству ничего не надо, кроме эпизодического «ритуального обслуживания» и чувства принадлежности к чему-то славному и великому, и господствующая церковь готова его этим обеспечивать в обмен на необременительные пожертвования и на право говорить о себе как о церкви подавляющего большинства, ассоциированной с государством.

А если так, то государство возлагает на церковь изначально несвойственные ей функции идеологического обеспечения текущего курса со всеми издержками. Но при том сама конструкция очень устойчива. Она рассчитана на удовлетворение «базовых религиозных потребностей» и потому легко самовоспроизведется при любых крутых переменах по принципу: есть спрос – будет и предложение. Огромному количеству людей всегда и везде нужно ощущать свою причастность к Небу и не заморачиваться при этом слишком сложными вопросами. Нужно, чтобы где-нибудь рядом был надежный храм, мечеть, синагога, молельня или юрта шамана, куда можно пойти со своими бедами или за благословением на свадьбу, охоту или бизнес. И это всегда будет им обеспечено.

Вместе с тем есть активное меньшинство, которое ждет и даже требует чего-то большего и, не получив его, чувствует себя некомфортно. Если бы мы действительно вернулись в XIX или любой другой век, подавляющее большинство прихожан составляли бы неграмотные крестьяне, а сегодня это городские жители с образованием не ниже среднего, получающие информацию из самых разных источников и самостоятельно определяющие свою жизнь. Ждать, что они полностью впишутся в феодальную модель, предназначенную для бар и крепостных, было бы по меньшей мере наивно.