Андрей Дударев - Посттоталитарная теология. Современный кризис христианства и его преодоление

Не уверен, что вообще всё нужно прощать и не уверен, что всегда обязательно нужно искать примирения. Некоторые ситуации рассасываются сами собой. Субъекты конфликта отдаляются друг от друга и перестают вообще что-либо делить. Однако это не означает, что не нужно делать усилия освобождения от груза ситуации. Причем «потерпевший» и «обвиняемый» обычно освобождаются по-разному. И теоретически совсем необязательно ждать. Можно попытаться, если это возможно, разрешить ситуацию здесь и сейчас. Однако чаще, думается, прощение и мир приходят из будущего. Как правило, возникают новые неучтенные обстоятельства в прошлом или будущем, и эти обстоятельства, если и не решают всё до самого конца, то, по крайней мере, уменьшают масштаб события конфликта. Отсюда идея, что время лечит, в сущности, верная идея. Другое дело, что время параллельно калечит (человек стареет, болеет и т. д., и ему часто в старости никакое разрешение конфликта, может быть, уже и не понадобится).

У Ф. М. Достоевского Иван Карамазов отказывается принять мир, в котором мать убитого ребенка обнимется с убийцей этого ребенка, когда произойдет всеобщее воскресение. Действительно, трудно себе представить такую ситуацию. Она психологически недостоверна. Однако, если предположить, что этому прощению и обниманию будет предшествовать какой-то путь, исправление, когда воскрешение убийцы и замученного ребенка будет лишь некоторым этапом на пути к прощению, но не само собой свершившимся фактом, тогда я не вижу никаких причин хотя бы умозрительно считать таковое примирение невозможным. Воскресение не обесценивает вопрос суда, хоть и уничтожает многие онтологические основания греха с общим знаменателем смерти. На первый план встает вопрос собственно содержания жизни в новой реальности и согласия человека на жизнь. И это содержание жизни открыто человеку лишь отчасти в настоящем его состоянии, в полной мере оно по библейскому обетованию ожидает человека в будущем.

Впрочем, по свидетельству святых, уже в этой жизни воскресение Христа для многих становится тем событием, которое можно поставить в основание собственной жизни. Но такое основание не есть решение жизненной задачи, а есть лишь условие для ее формулирования. И это не означает, что задача обязательно будет решена. Ветхозаветная Пасха прокладывает путь к Пасхе новозаветной, но новозаветная Пасха – это не финал Нового Завета, а лишь ступенька для дальнейшего пути.

В этой связи, отталкиваясь от предыдущих рассуждений, можно сказать, что есть конфликты, имеющие ярко выраженный социальный характер. Сюда относятся политические и военные конфликты, когда большие группы людей и целые народы вовлекаются в деструктивное взаимодействие. Возникают мощнейшие социальные неразрешимые узлы. И для того, чтобы узлы развязались, иногда проходят десятилетия и столетия. Один из таких узлов, собственно, описан и в евангельской истории. Крестная смерть Иисуса из Назарета – событие, влияющее на завязывание одного политико-религиозного узла, но в перспективе парадоксальным образом это завязывание означает развязывание многих других узлов. Как и в случае с отдельным человеком, для социума прощение и воцарение мира – плод длительных усилий больших групп людей, это некий финал и итог серьезной работы. На пути к этому финалу могут быть свои кризисы и искушения. И та простота, которая получается на выходе как некое решение задачи, это кажущаяся простота. В простоту ответа вложена сложность решения. И не стоит забывать об этой сложности, несмотря на то, что «религиозно-политический ответ», например, может быть сформулирован простой фразой: «И перекуют мечи свои на орала, и копья свои – на серпы: не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать» (Ис 2:4).

Таким образом, прощение, суд и воскресение внутренне связаны и в личной судьбе, и в общечеловеческом плане. Воскресение Христа дает надежду всему человечеству, всему Адаму. Но это не значит, что каждый конкретный человек не должен пройти свой путь. Каждый человек проходит свой суд и надеется обрести свое прощение, примирение и воскресение.

Апрель 2020 года.

Публикация в СМИ: www.ahilla.ru

Церковь, современная культура и… библейский Валаам

Иоанну Павлу II приписывают следующую фразу: «Если вера не становится культурой, это ненастоящая вера». Как можно понять эту фразу? Можно ли ее понять так, что вера в каком-то смысле рождает культуру? А когда меняется вера, то меняется и культура. Если это так, то по изменениям «культурных, смысловых матриц» или «архетипов произведений искусства» можно судить и об изменениях в области веры. В какое-то время вера действительно задавала «пространство жизни», и культура жила внутри этого пространства. Но теперь ситуация другая.

Какая?

Что мы имеем на настоящее время? Можно ли говорить об изменении «культурных матриц»? Безусловно, изменилась «технология» создания «культурного пространства», но само «обживание» этого «пространства» часто недоступно анализу с точки зрения веры. Впрочем, если «культурное пространство» становится более комфортным и более человекоориентированным, наверное, можно говорить о цивилизационном прогрессе и о некоем прогрессе в области веры, если допустить что вера и человеколюбие находятся в прямо пропорциональной зависимости друг от друга. Не случайно в Новом Завете заповеди о любви к Богу и любви к ближнему стоят рядом.

С другой стороны, искусство как часть культуры сейчас – «поле конфликта» и интуитивного поиска, в котором часто как раз и формируется пространство нового. И это новое уже в свою очередь может отзываться на церковной жизни и даже менять ее. Конечно, здесь речь идет не только о реализации творческого потенциала, но и о риске.

Сложнее с «архетипами произведений искусства». Если взять подавляющее большинство произведений литературы и кино постсоветского времени, то в них, по сути, можно заметить тот же взгляд на церковь со стороны искусства, что был характерен, скажем, для дореволюционного времени. Либо это жесткая оппозиция церкви и искусства с частой подспудной критикой клерикализма («Ученик» Кирилла Серебренникова, «Левиафан», «Нелюбовь» Андрея Звягинцева, «Сахарный Кремль» Владимира Сорокина…), либо это вживание в дореволюционные формы церковности (например, «Остров» Павла Лунгина), либо это вообще что-то странное и нелепое (например, образ священника в сериале «Эпидемия»). Про исторические фильмы и произведения литературы и говорить нечего.

Из тех, кто пытается пробиться в какую-то новую церковно-художественную реальность, наверное, можно выделить Людмилу Улицкую и Ольгу Седакову (в области литературы) и Людмилу Мезенцеву с ее экспериментами в «Лаборатории христианского искусства» (в области театра). Характерно, что все перечисленные творческие дамы иногда от вымысла переходят в прямой нон-фикшн, что и не удивительно, т. к. лучше всего «духовная динамика» наблюдается именно в плоти реального мира, а не художественного вымысла. Конечно же, мы ни в коей мере не хотим умалить другие яркие произведения литературы и кино (в особенности, кино). В любом достойном произведении искусства присутствует, по словам отца Александра Меня, духовное измерение. Однако роль фантазийности (причем как на основе прямой фантастики, так и на основе сериальной вымышленности) в последнее время возрастает.