Андрей Дударев - Посттоталитарная теология. Современный кризис христианства и его преодоление

Что же получается? Искусство не заметило, что церковь изменилась, что она уже не та, что была сто–сто пятьдесят лет назад? Или возможно более страшное: церковь не изменилась, она не прочувствовала XX век, так и оставшись в своей внеисторичности, отделенности, причем часто натянутой отделенности. Если так, то деятели искусства и церковники вновь конкуренты, которые предлагают каждый свой вымышленный миф, а не союзники и партнеры, когда в диалоге друг с другом углубляется и проверяется на прочность основание бытия каждого.

Наверное, строго говоря, искусство в известном смысле автономно от церкви. Оно органически по праву «священства по чину Мелхиседека» (или даже «священства по чину Адама») имеет свой прямой доступ к Божественному. Способность к творчеству превращает деятелей искусства в богоподобных личностей. Одно из качеств библейского Бога состоит в том, что это Бог Творец. Также и деятели искусства – творцы, они подобны Богу по этому общему с Ним признаку – способности творить. У искусства нет традиционного церковного атрибута – святости. Поэтому искусство не знает Бога «изнутри», как знает Его церковь. Но знает Его «снаружи», и это тоже подлинное знание. Должно ли тут быть какое-то взаимное дополнение, как в случае любви и влюбленности или в случае совести и красоты?

Искусство не о церкви, а о чем-то своем. Но оно может увидеть покров Божий. Также, как в свое время увидел покров Божий над народом Израилем библейский Валаам… Искусство в XX–XXI веках мощно продвинулось вперед. И, скорее, церковь устремилась за искусством, жадно впитывая все его достижения, чем наоборот (также можно сказать, что церковь устремилась за наукой, психологией, философией…). Однако и искусство ощущает свою онтологическую «опустошенность» и обращено к церкви с немым вопросом. Но как церковь отвечает и что являет?

Конечно, церковный кризис никуда не делся: церковь в массе своей так и не преодолела вековой раскол на клир и мирян, она остается непросвещенной, ей до сих пор не удалось избавиться от инерции язычества… Поэтому реальность народа Божьего в церкви не выявлена и не актуализирована, что осложняет дело. Появись сейчас библейский Валаам, смог бы он проклясть такой «народ Божий»? Большая вероятность, что да.

Вообще, всмотримся пристальнее в библейского Валаама. В чем его трагедия? Валаам слышит Бога, но он находится вне народа Божьего. Он в известном смысле одиночка. Валаам слышит Бога, но без народа Божьего он осознает свою неполноценность. Когда Валаам дает совет Валаку, как развратить народ Израиля, чтобы от того отвернулся Всевышний, – этот совет во многом от бессилия, от невозможности преодолеть границу и войти внутрь особого расширенного сакрального пространства…

В отличие от библейской ситуации можно сказать, что сейчас границы церкви открыты. В них может войти любой, тем более тот, кто уже слышит Бога. Однако, войдя внутрь, человек искусства не должен отказываться от искусства, стилизоваться под окружающую его действительность. Он может и в каком-то смысле обязан произвести синтез его собственного пути перед Богом и того, что он встретил в церковном собрании. Можно привести примеры таких синтезов. Это, пожалуй, и преподобный Андрей Рублев, и Ф. М. Достоевский, и Андрей Тарковский… Часто говорят, что А. С. Пушкин и преподобный Серафим Саровский, два солнца, литературы и церкви, не встречались… Да, это так. Но мы знаем, что позже была встреча преподобного Амвросия Оптинского и Ф. М. Достоевского. В каком-то смысле плод этой встречи – роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы», повлиявший и на церковную мысль, и на русскую религиозную философию…

Творческие люди, входя в церковное собрание, придают новое качество этому собранию, они и вверх, и вглубь раздвигают его, с их присутствием исчезает скука, один из атрибутов мертвенного застоя. Важно сказать, что каждый человек в каком-то смысле – творческий человек. Разделение людей на «актеров» и «зрителей» условно. Тем более сейчас, когда каждый второй ведет собственный блог в Интернете, снимает фото или выкладывает видео…

Художник, входя в общину, неизбежно привносит туда новые смыслы и формы, новый язык… Творческий человек – это человек, дерзающий на духовную самостоятельность. Поэтому часто творческие люди не любят церковь как церковь пастырей и общин, а общины и пастыри в ответ часто не представляют творческих людей своими: «Либо ты изменись и будь, как мы, либо ты нам не брат». Конечно, художник, тем более большой художник, как и пророк в ранней церкви, не может принадлежать только общине или одной общине, но это не означает, что он должен быть ей иноприроден.

С другой стороны, церковные общины могут возгревать в своих собраниях творческий элемент: например, устраивать киноклубы с обсуждением, музыкальные вечера, литературно-философские кружки и т. д. Удачным примером здесь может служить, скажем, католический культурный центр «Покровские ворота» в Москве. Однако, что мешает такие центры организовывать и православным, в том числе в других городах? Неужели успех «Покровских ворот» связан именно с тем, что это не наш, а западный, католический центр, в котором православные могут чувствовать себя свободно тогда, как на своей родной, православной площадке такая свобода часто исчезает?..

И здесь мы коснулись другого важного вопроса: есть ли сейчас в православной церкви такая свобода, чтобы можно было говорить о творческом взаимодействии людей церкви и людей культуры? Возможен ли был бы, скажем, некий аналог фильма «Два папы» на православной почве с полным погружением в конкретику церковной жизни на макроуровне? Или все-таки реальность церковной жизни епископата часто слишком неприглядна, чтобы быть открытой для широкого обозрения? Если церковь хочет стать тем местом, которое будут любить творческие люди, она должна стать местом прозрачности и адекватности. Только тогда люди культуры и искусства придут туда.

Май 2020 года.

Публикация в СМИ: www.ahilla.ru

В диалоге с Г. С. Померанцом: Автономная этика и теодицея, проблема Каина и «проблема Вертера»

Встречаю у Г. С. Померанца в разных его текстах одну и ту же повторяющуюся мысль. Мысль эта заключается в том, что исполнение заповеди о любви к ближнему невозможно. И это связано с тем, что человек вынужден делать выбор. Если ты исполняешь заповедь по отношению к одному человеку, говорит известный культуролог, ты тем самым как бы обкрадываешь другого. Много жертвуешь нищим, оставляешь домочадцев без необходимого. Юноша и девушка поженились, а несчастный соперник наложил на себя руки. Подвижник достиг обожения, а братьев охватывает каинова зависть. Выходит, что добро всегда имеет в качестве некоего противовеса зло. Иногда это зло больше, иногда меньше. Получается, что в нашем мире, как бы мы ни старались, свет отбрасывает тень. Только в глубине глубин, в Боге, в вечности возможно чистое благо – свет, не отбрасывающий тени, когда добро совпадает с красотой и нет ни зла, ни уродства.