Андрей Дударев - Посттоталитарная теология. Современный кризис христианства и его преодоление

Так или иначе, в миссионерско-видовом церковном поле отца Андрея становится меньше. Его книги исчезли из храмов, их стали читать в десятки, если не в сотни раз меньше. Поэтому на месте церковного центра сейчас вакуум. Нет никакой другой крупной фигуры, которая могла бы затмить отца Андрея, кроме, как мы уже отметили выше, патриарха Кирилла. Но у патриарха Кирилла нет какой-то своей внутрицерковной идеологии (за исключением идеологии быть всеми правдами и неправдами ближе к государственной власти), нет никакого его «второго голоса», кроме голоса самого Кирилла, звучащего на проповедях. Теоретически таким «вторым голосом» можно было бы считать В. Р. Легойду, но при всем своем влиянии Владимир Романович не претендует на роль церковного учителя, он редко рискует богословствовать напрямую.

Кто теперь займет этот пустующий центр, трудно сказать. Уже сейчас наблюдается экспансия бывших «кураевцев» в сектор либерального: активно говорят, например, об экономических реформах на приходах, выборности клира и т. д. Конечно, нельзя списывать со счетов и «лавровцев»: они укрепляются в образовательных учреждениях и издательствах [46]. Возможно, именно из этих рядов появятся новые центристы. В то же время «продвинутых православных» тоже становится больше, и они уже в условиях устранения Кураева вполне уверенно себя чувствуют на позициях ближе к центру. Возможен, конечно, реванш «мракобесов» и старых кураевцев (тех, которые чтут прежнего отца Андрея, а «деяния» нового отца Андрея не одобряют), но они ничем не объединены и вряд ли смогут договориться, т. ч. вакуум будет, по-видимому, заполняться медленно и постепенно, если, конечно, не появится новая объединительно-реваншистская фигура в лице, например, нынешнего митрополита Тихона (Шевкунова).

Сейчас церковный корабль разделился на множество лодочек, выплывающих кто, как может. Кто-то из призыва 1990-х остался без сана, кто-то собирает свои площадки в Интернете и в реале. Дополнительно COVID со своей стороны расчищает поляну. Что на ней останется, когда эпидемия закончится? Редко бывает, чтобы центр пустовал долго. Или может быть, с открытым центром жить-то и лучше?

А может быть, в связи с тем, что вообще вся жизнь (а не только церковная) все более и более виртуализируется, децентрализация – это некий всеобщий глобальный тренд, и бессмысленно идти против него?

Май 2020 года.

Публикация в СМИ: www.ahilla.ru

Иерейский излом

В Сети в последнее время в связи с оставлением священства Андреасом Конаносом и Алексием Агаповым много споров о священстве.

В чем суть священнического служения? Временное ли это служение (когда священник только в одной общине священник и только пока он в этой общине) или постоянное: священник не теряет благодати священства ни при каких обстоятельствах? Священство, как крещение, неизгладимо? Эти и другие вопросы часто возникают при попытке обсудить тему оставления сана.

В начале нашего размышления надо сказать, что в природе человека священство как таковое уже присутствует. Об этом в книге «Водою и Духом» замечательно рассуждает отец Александр Шмеман. Он, в частности, говорит, что в Крещении в человеке восстанавливается его царское, пророческое и священническое достоинство. Человек, благословляющий домашнюю трапезу, возносящий молитвы Творцу, не теряющий духовной связи с Ним, пытающийся познавать Его волю и жить в соответствии с ней, – уже священник. Он приглашает Творца присутствовать на своей трапезе, освятить жизнь, благословить дела. В этом действии человек подобен Адаму и Аврааму, многим библейским праведникам и новозаветным святым. Это священство у человека отнять никто не может, если он только сам не откажется от него добровольно. При этом возможны, конечно, разные трудные моменты. Допустим, Бог может не принять жертву, не благословить дело и т. д., как было, например, в ситуации библейского Каина, когда его жертва была отвергнута.

Однако при разговоре о священстве для православного уха привычней другой контекст: под священством обычно понимается место в церковном собрании, особое служение предстоятеля во время богослужения. У такого понимания есть своя длительная история, и само понятие священства имеет свою эволюцию.

Вспомним апостольский век, когда Церковь только начала обретать свои контуры и попыталась осмыслить свое бытие. Можно сказать, что тогда происходило, с одной стороны, отталкивание от ветхозаветного, храмового, Ааронова священства, а с другой стороны, делалась попытка не разрывать связь с библейским священством как таковым. В этих условиях апостол Павел предложил богословскую концепцию, в которой утверждается священство Христа по чину Мелхиседека. Христос в Послании к Евреям изображается как первосвященник, пребывающий вечно. Он имеет непреходящее священство, «святой, непричастный злу, непорочный, отделенный от грешников и превознесенный выше небес, который не имеет нужды ежедневно, как те первосвященники, приносить жертвы сперва за свои грехи, потом за грехи народа, ибо Он совершил это однажды, принеся в жертву Себя Самого» (Евр 7:26–27). Таким образом, можно сказать, что в традиционно-библейском смысле в ранней церкви было только одно «нормативное» священство – священство Христа. Через воскресшего Христа, присутствующего на Евхаристии, церковное собрание освящалось и становилось собранием святых, посвященных Богу. Старшие в общинах назывались пресвитерами. Епископы и пресвитеры, возглавляя богослужения и евхаристические собрания, через какое-то время стали отождествляться с иереями, жрецами. Постепенно появилась другая каноника, которую можно назвать, скажем, константиновской каноникой и которая существенным образом отличается от каноники апостольского века. Развилось богословие таинств, которое также сильно уводит в сторону расколотости церковной жизни. Церковный иерархизм получил статус сакраментального иерархизма.

Если мы хотим поставить вопрос о священстве, этот вопрос неизбежно потянет за собой все исторические наслоения, с ним связанные. Сейчас мы видим смешение разных смыслов и разных акцентов. И часто эти наслоения мешают прорваться к некоей первореальности жизни церкви.

Что мы видим сейчас? Вероятно, сейчас проблема заключается в том, что многие люди, принимающие сан, часто сначала очаровываются иерейским служением, когда делают сложный выбор между жизнью простого верующего и жизнью человека, облеченного саном. Понимание рукоположения как особого таинства вынуждает думать о себе как о человеке, начиненном особой благодатной силой. При этом, встраиваясь в константиновскую канонику, священник часто становится заложником системного юридизма, который делает крайне сложной не только собственно церковную жизнь, но и просто жизнь верующего человека. Эти две жизни становится трудно совместить. Нередко возникает конфликт, и тогда человек вынужден через какое-то время повторно делать выбор между иерейским служением и жизнью простого верующего, но уже на каком-то другом уровне. При этом выход из этого конфликта часто бывает довольно травматичным. Между тем, как представляется, сам этот выбор ложный. Он диктуется расколотостью церковного собрания на клир и мирян. Только преодолев эту расколотость, мы избавим людей от мук совести в этом смысле. Рукоположение как следствие единства воли Божьей и рецепции народа – скорее исключение, чем правило церковной жизни. Если бы служение предстоятеля в церковном собрании не возводилось в некий абсолют, если бы предстоятель не был бы оторван от церковного собрания, как сейчас, если бы церковный народ не воспринимал бы его как некое смутное начальство, а считал бы его своей частью, то и напряженность, если и не ушла бы окончательно, то существенно сгладилась бы.