Лев Ленчик - Четвертый крик

Оккупация той поры ни в малейшем приближении не сравнима с тем, что принесла в наш ХХ век фашистская Германия. Иудея, как и другие завоеванные страны, имела свое правительство, свое хозяйство, свою национальную жизнь и только обязана была платить оккупантам большие налоги и, конечно, терпеть власть их наместника. Этого, однако, было достаточно, чтобы усложнить и усилить драматизм и без того нелегкой жизни.

Сменялись цари и императоры, на смену лояльным и терпимым к «странностям» иудеев, если они только послушны и аккуратны в налоговых платежах, приходили подонки и самодуры, которые издевательски назло попирали национальные религиозные святыни. Тогда взрывалась пороховая бочка терпения, и на теле непокорной нации полыхали пожары восстаний и народных войн, уносившие десятки тысяч жизней.

Иудаизм все эти пять столетий оставался не только единым и непохожим на все, что окружало, но и само отношение евреев к религиозному догмату — на грани жизни и смерти — было из ряда вон выходящим. Ни один народ столь ревностно к своим религиям не относился. Поэтому все основные конфликты с господами оккупантами и возникали на этой религиозно-идейной оси, проявляясь чаще всего во внешнем плане ритуала и обрядности.

Вместе с тем, надо помнить, что эти священные мятежи и войны отнюдь не были однородны по своей идейной мотивировке и далеко не всегда пользовались всенародной поддержкой.

Диаспора, однажды начатая в Вавилоне, уже не исчезала, а, напротив, неуклонно росла и ширилась за счет эмиграции. К моменту греческого господства начинается процесс еврейской эмиграции, которая с приходом римлян становится массовой. Не было уголка, входящего в состав римской империи, где бы не жили евреи, причем с неимоверно активным усвоением ими господствующих культур. В особенности, конечно, эллинской. Эта часть еврейства, в большинстве зажиточная и образованная, гораздо сдержаннее относилась к догматам иудаизма и терпимее к фактам оккупации, оказываясь порой без знаний языка своего народа, как, скажем, мы сейчас в Америке и Европе.

И, как многие из нас сейчас в Америке и Европе, немало любя свою родину и остро переживая ее судьбу, многие тогдашние евреи диаспоры не считали возможным оказать ей честь своим посещением. Наверное, тоже потому, что это было сопряжено с некоторым риском для собственной драгоценной жизни. Как и сейчас.

Собственно, чтобы понять жизнь и мотивы расслоения, и мотивы размежевания наших предков в эпоху Греции и Рима, достаточно взглянуть нам на себя сегодняшних. Перед ними стояли те же проблемы ассимиляции и защиты корней, как и перед нами сегодня. И, как мы сегодня, они столбенели перед их неразрешимостью.

Разница лишь в том, что Израиль сегодня независим, а тогдашняя Иудея прозябала под пятой оккупации народов более сильных и в военном отношении, и в хозяйственном, и в общекультурном. При относительной самостоятельности правления, первосвященники и цари наши все же назначались хозяевами, и потому они, по воле рока, оглядывались на своих господ больше, чем на свой народ. Ну и, конечно, как я уже сказал, не все правители (чужие и свои) отличались цивилизованным нравом и не все терпимо относились к нашим религиозным «чудачествам», трагические последствия которых нам сегодняшним известны, а нас тогдашних — все еще ожидавшие.

В ряду завоевателей-негодяев в эпоху Греческого господства следует назвать царя Антиоха IV (Антиоха Эпифана), отличавшегося презрительным отношением к еврейским религиозным обрядам и ценностям. В 170 г. до н. э. завоевав Иерусалим, не без поддержки евреев-эллинистов, объединенных первосвященником Менелаем (да, в эту пору у нас появились и греческие имена), он ограбил храм, заклал там свинью, потребовал обязательного поклонения греческим богам и ежедневного приношения в жертву свиней, запретил обряд обрезания. Часть страны подчинилась этим повелениям, кто добровольно, как сообщает Флавий, кто под страхом жестоких наказаний.

«Однако наиболее выдающиеся и благородные из иудеев не обращали внимания на царя, ставя исполнение издревле установленных обычаев выше наказания… Их бичевали, терзали и затем живьем пригвождали к крестам; женщин же и детей, которые были наперекор царскому велению обрезаны, подвергали казни через удушение и вешали затем тела их на шею пригвожденным к крестам мужьям и родителям. Если же у кого-либо находили книгу со священными законами, то она уничтожалась, и всякий, у которого таковая была найдена, должен был умирать жалкою смертью» («ИД», кн. 12, гл. 5).

В этих экстремально жестоких условиях вспыхивает, естественно, мятеж, переросший во всенародную священную войну, известную в истории как восстание Маккавеев.

Однажды в иудейской деревне Модии царский военачальник Апеллес, желая принудить население к принесению в жертву свиньи, потребовал, чтобы пример подал священник Маттафий, занимавший в селении видное общественное положение. Тот наотрез отказался и сказал, что «он со своими сыновьями никогда не решится изменить древнему благочестию, хотя бы все остальные народы и повиновались». В этот момент кто-то из селян принес требуемую жертву. Тогда старик Маттафий пронзил его мечом, и с помощью подоспевших на помощь сыновей — еще нескольких греческих солдат и самого Апеллеса.

Сразу же к мятежной семье Маккавеев (у Маттафия было пятеро сыновей) примкнула значительная часть населения, и они стали одерживать победу за победой над греческими гарнизонами, причем с самого начала перебили всех своих соплеменников, «кто навлекал на себя грех жертвоприношениями греческим богам», а также подвергли «обрезанию всех еще не обрезанных мальчиков» (Там же).

Победа за победой — и вскорости Маккавеи захватили власть в стране. После смерти Маттафия, спустя всего лишь год после начала мятежа, его сын Иуда Маккавей возглавил народ уже в качестве первосвященника (должности царя после возвращения из плена Иудея еще не имела, лишь правнук Маттафия, Аристобул самовольно назовет себя царем). Власть Иуды тоже началась с того, что он «перебил всех тех единоплеменников своих, которые переступили издревле установленные законы, и очистил страну от всякого осквернения» (Там же).

Как видим, работы по борьбе со своими же согражданами было у Маккавеев тоже немало, хватило на пару поколений, и обращались они со своими «внутренними врагами» не более гуманно, чем с внешними, что дополнительно подчеркивает идеологический характер и восстания, и продолженного ими правления. То, чему другие народы могли подчиниться без особого сопротивления, не проходило безболезненно у нашего народа. Для евреев, носителей идеалов мощного вероучения, сросшихся с этими идеалами, их попрание было равносильно смерти. Поэтому и свинья, и отказ от обрезания воспринимались не как мелочи ритуальной формалистики, а как измена национальному достоинству и человеческому благочестию.