Валериан Лункевич - Подвижники и мученики науки

Рожер Бэкон с увлечением отдался этим идеям: они гармонировали со свободными устремлениями его ума, они полностью отвечали его деятельной натуре, ого горячему темпераменту.

Богословы, где нужно, а чаще где совсем не нужно, ссылаются на древних. Бэкон готов отдать должное древним; но это вовсе не значит, что нужно верить в святость каждого их слова, ибо наука на них не кончается. Сам Аристотель и тот ошибался не раз. Так нечего, говорил Бэкон, изображать из себя «аристотелевых обезьян», т. е. повторять безоговорочно каждую мысль и каждое слово великого ученого древности, не разбираясь в том, правильно, разумно ли оно. Он — противник схоластов, которые преклоняются перед каждой фразой «священного писания» и «отцов церкви».

Рожер Бэкон (со средневековой гравюры)

Не надо быть ослами и идиотами, писал брат Рожер с присущей ему прямотой и резкостью. Не надо забывать, что имеются различные тексты «священного писания», что оно многократно переписывалось людьми, часто невежественными и склонными сознательно или бессознательно искажать его и дополнять отсебятиной. То же и относительно писаний «отцов церкви». И они ошибались, пишет Бэкон, ошибался даже такой выдающийся богослов, как Августин Блаженный. Да и не могли не ошибаться: во-первых, они всего лишь люди, а людям свойственно ошибаться; во-вторых, разве люди, жившие в первые века христианства, могут знать столько же, сколько знает человек XIII века? В познании те, кто приходят последними, бывают первыми, поскольку они, проверив мудрость своих предшественников, приложили всю мудрость своего времени.

Так рассуждал Рожер Бэкон.

Атмосфера, окружавшая Бэкона в Париже и Оксфорде, была насыщена слухами и разговорами о людях, продавших душу сатане во имя благ житейских: о магах-чернокнижниках, о колдунах и ведьмах. Бэкон жестоко борется с этими предрассудками, воочию наблюдая, какое множество людей томится в темницах и сжигается на кострах по обвинению в «преступных сношениях с дьяволом». Богословы, говорит он, презирают науки, основанные на опыте, — физику и алхимию [8] Так называлась тогда наука, из которой впоследствии развилась подлинная химия. Во времена Бэкона алхимия объединяла и вздорное, фантастическое, идущее от мистики и суеверия, и начатки научных знаний о превращении вещества. , считая, что эти знания внушаются людям сатаной и проводятся в жизнь его слугами — магами и колдунами. Бэкон с жаром отдается изучению физики и алхимии, с энтузиазмом преподает их. Он даже отваживается время от времени показывать своим слушателям физические и химические опыты, несмотря на то что часть студентов при этом в ужасе разбегается с криками «долой колдуна». Его не смущают эти дикие, нелепые возгласы.

Он — поборник радикального раскрепощения мысли; он хочет поставить изучение природы на новые рельсы; он — предтеча нового типа ученых, для которых наблюдения и опыт являются первоисточником настоящего, точного знания. И этот сильный не только умом, но и волей человек проводит дни, а часто и бессонные ночи в уединенной башне монастыря за книгами, за опытами над преломлением и отражением света, за изготовлением нужных в житейском обиходе химических веществ.

А вокруг таинственной башни уже плетутся вздорные и полные ненависти слухи: там восседает, дескать, колдун и чернокнижник, поклонник и раб дьявола, окруженный сатанинскими приборами и зловредным зельем; разведены зловещие печи, таинственно выглядят реторты и колбы; шумно бурлят в них какие-то жидкости, наполняя воздух едкими парами… ясное дело — колдун, заявляет невежественная толпа. «Бесспорно колдун, продавший душу сатане», — подтверждают власти католической церкви. И приговор готов: Бэкону сперва запрещают читать лекции и давать кому-либо для прочтения свои труды; а затем по предписанию генерала братства францисканского ордена, в котором он числился, его перевозят в Париж, где и запирают, как узника, на целых десять лет, запретив ему не только что-либо писать, но и читать. Это было в 1257 году.

При помощи друзей, таких же бедняков, как он сам, Бэкон завязывает переписку с новым, сочувственно относившимся к нему папой. Он просит папу освободить его из заточения. Тот обещает помочь Бэкону, но почему-то медлит: возможно, не желая вступать в конфликт с генералом ордена францисканцев. Тем временем при содействии все тех же друзей узник заканчивает в тюрьме свой «Большой труд», а затем и еще два сочинения. В 1267 году он наконец оказывается на свободе и возвращается в Оксфорд.

Его «Большой труд» — замечательное произведение: оно чрезвычайно богато содержанием, озарено светом пытливого оригинального ума. Изложение содержания удивительно ясное, без схоластического буквоедства, дышащее смелым дерзанием и бунтарским духом.

Бэкон спрашивает: чем держится невежество в людях даже ученых? Что мешает правильному изучению природы, ее явлений и законов? Ответ гласит: виноваты «четыре смертоносные язвы»: 1) тщеславие и суетность ученых, воображающих, что они во все проникли и решительно все постигли; 2) боязнь мнения толпы — постоянные опасения, что она подумает да как взглянет на то или иное воззрение ученого; 3) дурная привычка обременять мозг словами да фразами без точного, вразумительного содержания; 4) какой-то рабский трепет перед авторитетами — перед тем, что сказано в писании, что говорит такой-то отец церкви, что думает тот или иной древний мудрец.

А чем же заменить всю эту ветошь? Самостоятельной работой мысли, ответил Бэкон, беспощадной критикой всего, что отравляет разум и тормозит развитие науки; изучением фактов, наблюдаемых в живой и мертвой природе; проверкой этих наблюдений опытом. «Без опыта, без такой проверки, — говорит Бэкон, — нельзя ничего познать полностью».

Правда, этот ученый-францисканец не всегда под словом «опыт» разумел то, что разумеем сейчас мы. Но обычно его понимание опыта во многом совпадает с нашим пониманием. Об этом красноречиво свидетельствуют те страницы его «Большого труда», где он обстоятельно описывает свои опыты pi наблюдения над светом, где он блестяще, с поучительной простотой и ясностью объясняет своему читателю, как устроен человеческий глаз, из каких частей он состоит, как работают наши зрительные нервы. Читаешь эти страницы и минутами забываешь, что перед тобой сочинение, написанное чуть ли не семьсот лет назад.

Кабинет алхимика

Чтобы судить об удивительной прозорливости этого человека, послушайте, что говорит он о тех практических выводах, которые можно сделать из его наблюдений и опытов со светом. «Мы можем, — пишет Бэкон, — так отточить стекла и так расположить их между глазом и внешними предметами, что лучи будут преломляться и отражаться в намеченном нами направлении…