Пинакотека 2001 01-02

«Таинство крови» – особый случай в искусстве Les Livres Manuscrits Экстер. Конечно, образный строй книги обусловлен атмосферой новеллы, но также и тем, что в этот – единственный, кстати, – раз художнице довелось иллюстрировать прозу. Отсюда – и некая герметичность пластики, и отрешенная, сосредоточенная в себе образность. Все остальные книги Экстер (вспомним хотя бы ее Ронсара, ее Вийона) совсем не похожи на эту. Заимствуя известное и замечательное название, их можно было бы определить как «Книги ликований». Именно так: подразумевая и всю широту, и всю эмоциональность слова «ликование».

Среди «Книг ликований» Экстер, возможно, самая впечатляющая и наиболее вдохновенная – «Ода к Вакху » Горация. О ней можно было бы написать поэму, если бы листы ее сами не были написаны к стихам.

Поразительно, какой огромный, какой волшебный мир возникает у Экстер в связи с небольшой, всего в пять строф одой. Герои его – Вакх и вакханки, сатиры, нимфы, наяды. И еще – птицы, бабочки, черепахи, виноградные лозы и грозди, цветы и листья. А еще – кубки, подносы, ткани, звериные шкуры…

«Петь ничтожное, дольнее//Больше я не могу!» – восклицает Гораций. И, вторя ему, Экстер дает жизнь миру, в котором разлита пьянящая радость – только она одна – миру, который еще не знает, что такое увядание и печаль.

Листы написаны с такой энергией, что чувствуется, как увлекали, как гипнотизировали Экстер строки Горация и какое счастье доставляло ей облекать их в плоть красок и форм.

Может показаться, что листы к «Оде к Вакху» – вольная фантазия на тему античности. Фантазия Экстер, действительно, ничем не скована и за ней, в самом деле, античность. Но античность Горация!

При всей бессюжетности оды, при всей словесной экзальтации образы ее поражают живой конкретностью, осязаемостью и зримостью. «Жуткая вещественность» – говорил о них Гёте. Плюс еще горациевские метафоры, символы, сравнения: они вспыхивают в каждой строке, сплетаясь в драгоценную ткань, чарующую своими переливами и сверканием.

«Ода к Вакху» Экстер – это ода цвету, краскам, ода цветению и красоте. Если говорить о палитре книги, то она – беспредельна. А главное – каждый цвет подается в полную силу, подобно горациевому слову, осязаемо, зримо, материально. И, как в строках поэта, все сказанное кажется сказанным впервые, цвет у Экстер ослепляет своей первозданностью, полнотой и силой.

В одах и гимнах Еорация то и дело упоминается счастливая страна – где-то за морем, на островах – недосягаемая и желанная. Если можно так сказать, место действия «Оды к Вакху» Экстер именно там – на островах мечты поэта.

Уже говорилось о том, что театр был контекстом Les Livres Manuscrits Экстер. И первое, что вспоминается в связи с «Одой к Вакху», безусловно, «Фамира Кифаред» в Камерном театре. Неутихающие цветовые вихри, пронзительные цветовые рифмы, безостановочный круговорот красок и форм – все в «Оде к Вакху» возвращает в памяти первый спектакль художницы. Без слова «контекст» не обойтись и в разговоре еще об одной «античной» книге – «Семеро против Фив» Эсхила. Только здесь у Экстер все иначе: книга оказалась контекстом спектакля.

В театральном варианте задумывалось действие немноголюдное. Эскизы костюмов, которые, как всегда у Экстер, были не чем иным, как эскизами мизансцен, свидетельствуют о предполагавшихся напряженных диалогах, о словесных поединках, о почти ритуальной экзальтации героев. К минимуму действующих лиц должен был быть сведен и Хор.

В сущности, так и у Эсхила. Фиванская война у него – только в прологе, в рассказе Этеокла. В книге Экстер – текст только пролога: как раз здесь возникает картина войны.

В книге нет деления на иллюстрации и текст: одно неотторжимо от другого. Текст, как в монологе Этеокла, движется сплошным потоком – без остановок, без абзацев и красных строк-. Одновременно с ним движется и изображение. В принципе, оно существует на полях текста, хотя это и не совсем так, а вернее, совсем не так. Дело в том, что здесь два одновременных, наложенных друг на друга потока – шрифта и изображения. Вместе они образуют единое пространство, очень цельное, очень напряженное, куда-то стремительно мчащееся. Сверкающее блеском клинков, шлемов, щитов. Пугающее настойчивым и бесстрастным ритмом черных букв.

Похоже на мощную оркестровую увертюру: она пронесется, отгремит, и в тишине зазвучит соло певца. Образность пластики книги Экстер как раз такой природы. Книга – своего рода увертюра к спектаклю…

Театр всегда был неутоленной страстью Экстер. После А.Таирова ей довелось работать со многими труппами, с разными режиссерами, но воплотить во всей полноте свой театр ей больше не удавалось. Спектакли Камерного театра так и остались непревзойденными ее шедеврами. Но о сцене она не переставала думать никогда. Идеи захлестывали ее, и она часто писала эскизы костюмов и декораций просто так, для себя, не надеясь на их воплощение. Использовала каждый случай и любой повод, чтобы напомнить о своем театре.

Не потому ли такой магией лицедейства исполнены ее Les Livres Manuscrits? Не потому ли они так завораживающе зрелищны, так нескрываемо театральны?

Мишель Эспань

Вопрос о том, способна ли поездка в другую страну повлиять на интеллектуальное становление мыслителя, может вызвать удивление, ибо он предполагает наличие причинно-следственной связи между перемещением в пространстве и движением мысли. Однако, если вдуматься, ничего удивительного в такой постановке вопроса нет: ведь переезд в другую страну неизбежно влечет за собой смену интеллектуальных приоритетов, библиотек, системы читательских ожиданий. Начиная с Африкана Спира и Эмиля Мейерсона, множество посредников, способствовавших усвоению французами немецкой философии, проделывали один и тот же путь: родившись в России или Восточной Европе, эти мыслители (которых зачастую подталкивало к кочевому образу жизни еврейское происхождение) пересекали – реально или интеллектуально – немецкое культурное пространство, а затем попадали в Париж, где были вынуждены привыкать к иному образу жизни и к иному типу философического дискурса 1*. Три примера – А.Койре, А.Кожева и Ж.Гурвича – помогут нам показать, какими путями и исходя из каких культурных предпосылок ввозилась во Францию немецкая философия.

Трехсторонние связи (Россия-Германия-Франция) сыграли решающую роль в знакомстве французов с немецким идеализмом; в этом отношении особенно велики заслуги Александра Койре (1902-1964) 2*.

Он родился в Таганроге, в семье еврейского торговца 3*, учился в Тифлисе и Ростове и еще не кончил школу, когда разразилась революция 1905 года. За участие в революционных событиях Койре был арестован; в тюрьме состоялось его первое знакомство с немецкой философией: он прочел недавно вышедшие «Логические исследования» Гуссерля. Выйдя на свободу, он по примеру многих своих соотечественников 4*отправился получать образование в Европу – сначала в Геттинген, где слушал лекции Гуссерля, Рейнаха 5*и Гилберта (1909-1912), а затем в Париж (1912-1914), где, среди прочего, имел возможность побывать на лекциях Бергсона. Койре так же, как Эдит Штейн, признавал, что очень многим обязан Рейнаху; особенно сильное впечатление произвели лекции летнего семестра 1910 года, посвященные «Философии Платона и современным эпистемологическим проблемам». В них, в частности, шла речь о парадоксе Зенона, который впоследствии будет так сильно занимать Койре. В апреле 1911 года Койре и Рейнах вместе совершили путешествие во Флоренцию. А в Геттингене молодой философ свел знакомство с Максом Шелером 6*.