Пинакотека 2001 01-02

Может быть, корни мифа на самом деле уходят еще дальше в глубину веков? Именно такой вывод можно сделать из двух текстов, авторы которых ссылаются на каббалистическую литературу. Комментаторы «Первой недели» Дю Бартаса сообщают, что «первый том книги Зогар, посвященный разрушению Иерусалима, повествует вослед Иосифу о ваарском корне, который днем почти не виден, вечером же начинает сверкать, в руки дается лишь ценою превеликих трудов и опасностей, полон крови и оказывает действие почти невероятное» 60*. Таким образом, Зогар, книга XIII века, еще ничего не говорит о растительном ягненке; однако она упоминает о «растении-животном», по жилам которого течет кровь. С другой стороны, если верить Дюре, «Иерусалимский Талмуд» уже в 436 году содержал предание, похожее на легенду о «скифском барашке». В начале главы, посвященной диковине под названием «борамец», Дюре настаивает на древности мифа, разнообразии культурных ареалов, в которых он имел хождение и на его широкой известности в ту давнюю эпоху.

Далее, следуя хронологии, Дюре подробнейшим образом пересказывает историю, почерпнутую им из Иоханана, иначе говоря, кабалиста Иоханана Бен Наппаги, одного из составителей «Иерусалимского Талмуда». В этом «Талмуде» некий житель Эфиопии, «ссылаясь на рабби Симеона», уверяет, что в «одном краю» существует живоросль, именуемая на древнееврейском Едуа. Из пупка этого зоофита выходит стебель или корень, прикрепляющий его к земле. Существо это пожирает все вокруг себя, а охотники могут одолеть его, только если перерубят стебель стрелами и тем умертвят Едуа. Всякий, кто вкусит «костей» этого животного-растения, тотчас «исполняется духа божественного и пророческого». Раввин Симеон из Санса, упоминаемый Дюре, в самом деле сочинил в 1235 году комментарий к «Иерусалимскому Талмуду», где рассказывает о получеловеке-получудовище – твари, именуемой Ядуа (или Едуа); водится она в горах; корнем, выходящим из пупка, прикреплена она к земле, питается травой, растущей кругом, и нападает на всех, кто к ней приближается. Чтобы ее убить, следует ей перерубить корень 61*. По словам Дюре, другой каббалист также повествует о «жестоком звере», который пожирает все, до чего позволяет ему дотянуться веревка, прикрепляющая его к земле, и который умирает, если эту веревку перерезать, «кости» же его следует съесть, «выговоривши при сем все вещи, коих исполнения ты желаешь». Таким образом, на первоначальной стадии интересующий нас миф включал в себя мотив пророчеств и знамений. Впоследствии этот мотив был мифом утрачен, хотя, как показано в диссертации Жана Сеара, связь между чудовищами, чудесами и гаданиями сохранялась в течение всего Средневековья и эпохи Возрождения 62*.

Между тем комментарий Симеона из Санса внес в текст «Иерусалимского Талмуда» существенные изменения. «Талмуд», куда более сдержанный, не содержит упоминаний ни об агрессивном чудовище, именуемом Едуа, ни о магических действиях с его «костями». «Мишна Килаим» (VIII, 5) утверждает на сей счет следующее: «Именуют живорослью дикую тварь. Говорит Йоссе из Арака, что в «Талмуде идет речь о горном человеке, прикрепленном пуповиной к земле, на которой живет; если же эту пуповину оборвать, он умрет. […] Говорит наша Мишна, что рабби Йоссе тварь эту после смерти столь же нечистой называет, сколь и труп человека, ибо сказано (Числа, XIX, 16): всякий, кто прикоснется на поле к убитому мечом, нечист будет; то же касается и до твари, чья жизнь с полем нераздельна» 63*.

Очевидно, что Талмуд изначально причисляет живоросль, или зоофита, к нечистым животным. Лишь позже неясно, по какой причине, – зоофит принимает тот облик, какой описан Симеоном из Санса. Как бы там ни было, и в первоначальной версии, и в комментарии XIII века живоросль Едуа из Талмуда лишь отдаленно схожа со скифским ягненком. Если не считать пуповины, связывающей его с землей, этот мифический получеловек, в поздней версии даже наделенный именем, представляет собою полную противоположность барашку! Возникает даже соблазн предположить, что легенда о скифском ягненке имеет совершенно иное происхождение – скорее всего, индийское, как и считал Анжело де Гюбернатис. Но если миф родился в Индии, какие узы связывают его с чудовищем, описанным в Мишне? Быть может, напротив, древнееврейское предание сделалось известно в Азии и способствовало возникновению нашего мифа? 64*

Зато греческая античность этого предания скорее всего не знала, хотя А.Ли и высказал гипотезу о греческих корнях мифа о скифском ягненке 65*.

«Легендарные зоофиты» (к числу которых принадлежит agnus scythicus) отсутствуют и в преданиях Средневековья. Рассказ Симеона из Санса, датируемый XIII столетием, как мы видели, сильно расходится и с «классической», и с более поздними версиями мифа. В XIV веке Одорик и Мандевил, знающие о существовании «скифского барашка», составляют не правило, а исключение. Миф полностью складывается лишь к XV веку. Как бы там ни было, бесспорно одно: зоофитов, из которых наиболее широко известен agnus scythicus, начинают обсуждать повсеместно в эпоху Возрождения. Именно в это время связанное с неоплатонизмом представление о лестнице живых существ с ее иерархией и промежуточными формами, приобретает вид гораздо более четкий, чем у Аристотеля. Возможно, именно эта «неоплатоническая составляющая ренессансной мысли» объясняет «появление рядом с обычными зоофитами зоофитов баснословных» 66*. Однако в восточных преданиях миф о растительном ягненке, как мы видели, был известен еще в VIII столетии. Таким образом, между восточными преданиями и первыми упоминаниями о баранце на Западе пролегает пропасть в несколько столетий.

У предания имелось несколько неизменных черт (инвариантов), которые нетрудно перечислить. Однако, пожалуй, гораздо интереснее остановиться на его вариантах. Уже Джеймс заметил, что часть авторов «изменяет некоторые обстоятельства». Мы уже видели, что прежде всего варьируется место произрастания баранца. По-видимому, вначале предание о растительном барашке было тесно связано с другими мифами, позднее эта связь забылась. Дюре утверждает, что в иных краях, например, на Гебридских островах, на деревьях растут утки «живые и летающие». По мнению космографа Себастьяна Мюнстера, «утки, из плодов древесных являющиеся», водятся в Шотландии 67*. Одорик, как мы уже видели, сопоставляет растительного ягненка с древесными гусями.

В эллинистическую эпоху было известно еще одно животное, которое можно сблизить с баранцом: мы имеем в виду пинну – двустворчатого моллюска, которого Аристотель приводит в пример, рассуждая о промежуточных стадиях между животным и растением. Предание гласило, что если пинну силой вырвать из раковины, она гибнет. Из биссуса (раковинного шелка) пинны можно изготовить шелковистую ткань, напоминающую «морскую шерсть». Считалось, что, испугавшись рака, пинна ради спасения жизни расстается с «шерстью». Отсюда остроумная гипотеза Б.Лауфера: самые древние китайские версии легенды о растительном ягненке навеяны арабскими энциклопедиями; места биссуса в них занимает пуповина, а место раков, подстерегающих животное, производящее «морскую шерсть», – всадники в латах, пугающие ягненка. Иначе говоря, один и тот же рассказ существует в двух вариантах – морском и наземном 68*. Впрочем, как справедливо замечает Ж.-Л. Ле Келлек, возможно, не все так просто: особенно если вспомнить о Едуа – «горном человеке» 69*.