Авиация и время 2015 №6 (150)

Но опять начались различные испытания аэроплана. Откровенно говоря, мне это надоело, не для того я добивался уйти на фронт. И, когда Руднев, после переписки с эскадрой и поездки к великому князю Александру Михайловичу[ 21Великий князь Александр Михайлович (1866-1933) — двоюродный дядя Николая II, генерал-адъютант, адмирал. Шеф русской авиации и воздухоплавания, полевой генерал-инспектор Императорского военно-воздушного флота с декабря 1916 г. по март 1917 г. Эмигрировал во Францию.] получил приказание формировать 31-й авиационный отряд[ 22 Всвоих донесениях Е.В. Руднев указывал на многочисленные недостатки самолетов типа "Илья Муромец", вследствие чего получил предложение великого князя перевестись в "легкую" авиацию. В конце февраля — начале марта 1915 г. под его началом был сформирован 31-й корпусной авиаотряд, вооруженный четырьмя бипланами "Вуазен".], я временно прикомандировался к воздухоплавательной роте капитана Гебауера[ 23Правильно: Гебауэр Бернгард Фердинандович (1880-1939) — младший офицер Учебного воздухоплавательного парка в 1910 г., во время Первой мировой войны служил в воздухоплавательных частях. Участник Белого движения, начальник воздухоплавательного дивизиона Северо-Западной армии, полковник. Эмигрировал в Эстонию.] с назначением на наблюдательную станцию под Перемышлем. Наш "Илья Муромец" был разобран и отправлен в Эскадру, летчики уехали в Гатчину для приема французских "Вуазенов", которые тогда считались лучшими разведочными аппаратами.

После длинного и утомительного пути на тряской двуколке, я добрался до деревни Баличи[ 24Ныне село Мостисского района Львовской области Украины, у границы с Польшей.], верстах в десяти от крепости. Начальник наблюдательной станции, молодой поручик, сейчас же начал знакомить меня со всем: как добывать водород и наполнять им "Гасгольдер"[ 25Газгольдер.] для переноса потом к привязанному шару, как поступать, если привязной трос оборвется и будет "свободный полет" и т. д. "Все это очень просто", — как он говорил.

Через день я влез в маленькую корзинку под телом шара, и паровая лебедка начала отпускать трос. Со мной еще был нижний чин команды. "На первый раз", — как сказал поручик.

Я осмотрелся. Высота была небольшая, метров 700. Шар, даже при слабом ветре, болтало из стороны в сторону. На таком удалении и в бинокль город был не ясно виден, но ближний форт "Гурко" — хорошо. Река Сан своим изгибом усиливала защиту крепости. Шар поворачивало. Опустив бинокль, потом не сразу находишь место наблюдения. Качало. Я не удивляюсь, что у некоторых наблюдателей были случаи морской болезни.

Из крепости, конечно, видели шар, и на следующий день его обстреляла артиллерия. Снаряды падали и около паровой лебедки. "Держитесь крепче, сейчас быстро спустим", — сказал мне по телефону снизу поручик. Это было проделано "бегущим блоком", т. е. люди на бегу тянули блок, скользящий по тросу, и тем прижимали его к земле. Потом шар перевели на другую поляну к лесу.

Так продолжалось недели две, пока я не получил от Руднева телеграмму с требованием приехать в Гатчину. Там уже были получены четыре "Вуазена" и прибыли еще летчики: штабс-капитан Чехутов с братом-наблюдателем[ 26Правильно: Чехутов Александр Аникиевич (1889-?) — во время Первой мировой войны поручик, наблюдатель 15-го, 2-го и 31-го КАО, 4-го армейского авиаотряда. В 1916 г. — военный летчик, в 1917 г. — штабс-капитан, помощник начальника Школы высшего пилотажа в Одессе. Призван на службу в РККА, во время гражданской войны находился на руководящих должностях в авиационных отделах при штабах Южного, Юго-Восточного и Кавказского фронтов. Сведений о брате не найдено.] и есаул Вяткин[ 27Вяткин Порфирий Васильевич (1883-1938) — сибирский казак, инструктор Качинской офицерской школы авиации. Во время Первой мировой войны — военный летчик 31-го КАО, член русской авиационной миссии в Великобритании. Участник Белого движения, служил в Русской армии А.В. Колчака. Попал в плен к большевикам, был начальником учебного отдела Главвоздухфлота. Репрессирован по обвинению в активной борьбе против советской власти.].

Наш отряд был назначен в состав войск десанта у Босфора, и, погрузившись на поезд, мы отправились в Севастополь[ 28В середине марта 1915 г.]...

Аэродром на Северной бухте был неудобный, с наклоном в одну сторону. Здесь же было старое братское кладбище. Осматривая его, я увидел могилу летчика, крест из поломанных пропеллеров с надписью: "Поручик Подкуйко"[ 29Подкуйко Дмитрий Кононович — выпускник Константиновского артиллерийского училища 1909 г., поручик. Погиб в результате катастрофы аэроплана "Моран-Солнье" в Качинской офицерской школе авиации в начале 1915 г.]. Вспомнил его жизнерадостным юношей, юнкером...

Началась пробная посадка на транспорт Добровольного флота, а в свободное время мы летали, наблюдая море по заданию: от мыса "Улукул" до мыса "Айа"[ 30Ныне мыс Лукулл и мыс Айя.]. Странное впечатление над морем, не можешь определить свою высоту и, чем ты выше, тем яснее видишь дно и на большой глубине...

Через несколько дней было объявлено, что десанта не будет и нашему отряду приказано перелететь в Томашев[ 31Ныне г. Томашув-Любельский в Люблинском воеводстве Польши.], в направлении на Перемышль[ 32Ввиду Горлицкого прорыва немецких и австро-венгерских войск и резкого ухудшения положения российской армии, 31-й КАО в числе других частей был переброшен на Юго-Западный фронт, в полосу действий 4-й армии.].

Стояла весна 1915 г. На лужайке около какого-то хутора весь отряд разместился по палаткам. Получив из штаба задание на разведку, мы с Ильинским полетели в одном направлении, а Чехутовы в другом. На высоте 1800 м перешли позиции, отмеченные на карте по сведениям штаба. В ясный, солнечный день так хорошо видны все изгибы окопов. Тень в углублениях еще больше подчеркивает рисунок. Отдельных людей не видно, их замечаешь при их движении. Отметил на карте некоторые подробности. За окопами сначала полное отсутствие жизни, но потом все больше и больше движения. Сначала отдельные люди, потом группы и повозки, в деревнях уже обозы, а вот и небольшая пехотная колонна. Отметил ее длину и направление движения. Осмотрев указанный район, повернули назад. Я чувствовал удовлетворение, что, наконец, был над неприятелем, и досаду, что ничего серьезного не видел. Но начальник штаба при моем докладе сказал: "Это, молодой, не горюйте, что разведка пустая, иногда это лучше, чем "густая". Нам только важно знать правдивую картину". И эти слова старого полковника я запомнил навсегда, как правило.

Это был период, когда мы с молодым Чехутовым летали ежедневно иногда и два раза, по числу летчиков было четыре, а нас наблюдателей два. На полете с Вяткиным я оценил и его знания, и спокойствие, что так важно во время полета. Перед позициями у нас заглохал мотор, он спустился, что-то поправил, я завел винт (ручкой магнето из кабинки), и мы полетели опять. Уже над немцами я услышал снова перебои в моторе. "Вероятно, вода попала в карбюратор, в жиглер[ 33Жиклёр.], — спокойно сказал он,— Нужно протолкнуть", — и, выключив газ, стал круто планировать, потом сразу дал полный газ, мотор заревел, и мы опять взяли высоту. Немного спустя повторилось то же самое, и, сознаюсь, мне стало жутко, я вспомнил разговоры летчиков, что мотор иногда может "не забрать", и тогда плен. Но мотор опять заработал, и мы полетели дальше. На одном из поворотов, взглянув назад, я увидел длинный след от разрывов шрапнелей за нами, но шум мотора заглушал все звуки, и разрывов не было слышно.