Густав Майринк - Вальпургиева ночь_Ангел западного окна

Гарднер, добрый мой лаборант, одет диковинно. На нем белая холщовая мантия с золотой розой на груди, слева. Роза жарко горит в первых лучах восходящего солнца. А лицо у Гарднера молодое, юное! Как будто не минуло четверть века со дня нашей последней встречи.

Он улыбается, лицо у него то же, какое было в юности, друг наших молодых лет вечно остается молодым.

— Ты совсем один Джон Ди? Где же друзья?

Все мои жестокие разочарования подступили к горлу, им бы излиться потоками слез, но в изнеможении от боли и душевных мук я чуть слышно шепчу, с трудом разлепив пересохшие губы:

— Покинули меня друзья.

— Верно. Уныние, в которое тебя повергли смертные, оправдано, Джон Ди. Речи смертных лживы и неизбежно обрекают на отчаяние человека сомневающегося.

— Меня и бессмертные предали.

— Верно и это, Джон Ди. Человек должен с сомнением взирать даже на бессмертных. Их кормят молитвы и жертвы людей, они ненасытны и жаждут крови, как волки.

— Но где же Бог тогда, где?! Не нахожу Его!

— Таков удел всех, ищущих Бога.

— И сбившихся с пути к Богу?

— Не ищи пути, путь сам тебя найдет! Мы все однажды сошли с пути… Ибо не странствовать нам нужно, Джон Ди, а искать и найти сокровище!

— Ты видишь — я одинок и растерян. А как было не истомиться, сбившись с пути?

— Разве ты одинок?

— Теперь нет! Ведь ты пришел!

— Я… — Гарднер тает словно тень.

— И это обман! И ты… — Хриплый стон рвется из моей груди.

В ответ едва слышно издалека доносится:

— Кто говорит, что я обманщик?

— Я!

— Кто это «я»?

— Я!

— Кто против моей воли заставляет меня вернуться?

— Я!

Гарднер вновь передо мной. Он улыбается, глядя мне в глаза:

— Ты сейчас воззвал к тому, кто никогда не бросит тебя, никогда не оставит в одиночестве, даже если ты сбился с пути. Ты воззвал к непостижимому человеческому «я». Ведь ты его знаешь, оно незримо, но его образ изначально существует, и совесть твоя видит его явственно.

— Кто же я? — со стоном рвется из моей груди.

— Ты не имеешь прозвания, твое имя — лишь символ. Но ты свой символ потерял, потомок Родрика. И потому ныне ты один!

— Символ?

— Смотри! — Гарднер извлекает из-под плаща кинжал, утраченный талисман нашего рода, наконечник копья Хьюэлла Дата! — Вот так-то! — Злорадствует мнимый лаборант, его смех точно нож мне в сердце. — Вот так-то, Джон Ди! Некогда этот кинжал был благородным оружием славного мужа, твоего далекого предка, благоговейно хранили его в семье, как самую драгоценную реликвию. Но недостойный потомок использовал оружие как дешевый ножичек для вскрытия писем и наконец по легкомыслию потерял, по нечестивому своему легкомыслию выпустив из рук, и теперь он служит черным силам для дешевых фокусов. Служит идолопоклонничеству! Тебе ясно, о чем я говорю? Овеянный легендой древний символ осквернен, как же низко ты пал, Джон Ди, о как низко!

Во мне вспыхнула ненависть, она выплескивается, словно кипящая лава:

— Обманщик! Дай сюда кинжал!

Протягиваю руку — «лаборант» чуть шевельнулся, — я хватаю воздух.

— Верни кинжал, вор! Последний лжец, обманщик, последний враг мой на земле!.. Смертельный враг! — Я задыхаюсь, умолкаю. И чувствую — нервы, словно истрепанные бечевки, лопаются и рвутся, не выдержав напряжения. Настает страшная ясность: это конец.

Я проваливаюсь в обморок, — физические силы сломлены потрясением; но вновь туман забытья редеет — я слышу негромкий смех:

— Слава богу, Джон Ди, что ты утратил доверие ко всем друзьям, не исключая меня. Ибо теперь ты наконец нашел самого себя. И я вижу, Джон Ди, что доверяешь ты теперь только себе самому. Что всеми силами души стремишься к исполнению своих и только своих желаний.

Моя голова бессильно падает на грудь. Странно: чувствую, что я побежден. Дышать стало легко, но голос мой чуть слышен:

— Друг, верни мое достояние!

— На! — Гарднер протягивает мне кинжал. Поспешно, как… да, как умирающий — Святые Дары, я хватаю, и… в руках пустота. Гарднер не исчезает. В ясном утреннем свете клинок сверкает будто настоящий, он так же реален, как мои бледные трясущиеся руки, мертвенно-бледные, воздетые, озаренные солнечными лучами. Но мне его не схватить! Гарднер тихо говорит: — Ты понял? Кинжал принадлежит нездешнему миру.

— Когда… Где он вернется ко мне?

— В потустороннем, если станешь искать. В ином мире, если не забудешь о своей потере.

— Друг! Помоги, сделай так, чтобы… я… не забыл!

Я не хочу умереть вместе с Джоном Ди, моим предком! С этим воплем в душе я порывисто рванулся куда-то… и тотчас вижу: вокруг старая привычная обстановка, мой кабинет, и сам я — все тот же, тот, кем был, когда принялся искать ответа на свои вопросы в черном магическом зеркале. Но я не выпускаю его из рук. Я хочу узнать, что сталось с Джоном Ди.

И в тот же миг снова уношусь в прошлое: передо мной развалины Мортлейка, старая лаборатория. Но теперь я остаюсь самим собой, я — незримый сторонний наблюдатель, не Джон Ди.

Мой предок, или та личинка, кокон, которому за восемьдесят четыре года до ее появления на свет дали имя Джона Ди, баронета Глэдхиллского, сидит, выпрямившись, в своем кресле у очага, обратив лицо с погасшими глазами на восток, и кажется, он готов терпеливо ждать в течение многих и многих столетий. Восходит заря над давно сгнившей и провалившейся дощатой крышей, кое-как прилаженной на руинах надменной родовой цитадели. Первые лучи солнца скользят по лицу, и невозможно поверить, что это лицо мертвеца — такое выжидательное, настороженное на нем выражение; утренний ветерок шевелит серебряные пряди на гордом челе. Я чувствую: он прислушивается, чувствую: в потухших глазах — надежда, живая надежда, и вдруг приподнимается грудь словно с радостным, облегченным вздохом… Кто осмелился бы сказать, глядя на него: «Нет, это лишь показалось»?

Внезапно в убогой норе, бывшей лаборатории алхимика, появляются четверо. Они будто вышли из стен, каждый — с одной из четырех сторон света. Высокие, едва ли не выше человеческого роста, не похожие на земных людей. Пожалуй, они напоминают призраков, потому что на них странные одеяния — черные, как ночное небо, плащи с пелеринами, полностью закрывающими плечи, на головах глухие капюшоны с узкими прорезями для глаз. Средневековые могильщики, с личинами вместо лиц, жуткими, как мертвая голова.

С ними появился и гроб — необычный гроб, в форме креста. Он из матово поблескивающего металла, олова или свинца…

Сняв мертвеца с кресла, кладут на пол. И поднимают его руки в стороны — крестом.

Я вижу Гарднера, он встал в головах мертвеца.

На нем белая мантия. Сверкает золотом роза на груди. В простертой руке он держит древний талисман рода Ди, кинжал, что некогда был наконечником копья Хьюэлла Дата. Клинок блестит на солнце, Гарднер медленно склоняется над мертвецом и вкладывает кинжал в его ладонь. На миг мне показалось, будто желтые мертвые пальцы вздрогнули и крепко сжали рукоять.