И Попов - Пути в незнаемое

«Жулики».

«Что?»

«Жулики».

«Кто жулики?»

«Кто вам это говорит».

«Интересно. Почему жулики?»

«Потому что никакой гений не имеет права сказать вам „сто процентов“, пока он не испытал в натуре».

«Интересно, интересно… Слушай, а вот может быть так, что обещал и сделал? Бывает так в жизни?»

«Жулик».

«Как, опять жулик?»

«Опять жулик».

«Почему?»

«Потому что знал, что или в авиации, или в судостроении, или в автомобилестроении есть такая задача, решена. А вы в угольной промышленности ее не знаете. Он вам гарантирует и делает».

Кивнув в сторону Александрова головой, министр заметил директору института: «Ему можно верить. Никто так не говорит. Сорок процентов. Ну что ж, это не мало».

…Облегчить в два с половиной раза вес ударника отбойного молотка, не потеряв в производительности, — такая задача не только не была известна из практики других отраслей техники, она просто казалась некорректной по отношению к законам природы. И когда она была решена, а решение оказалось работоспособным, тогда тот, кто решил, обретает полное право сказать: «Изумительно, что молоток остался таким, каков был нами задуман». Он не поступился честью ученого. А уж это дело вашей совести судить, автор ли он.

Покушение на авторство Александрова было совершено и в стенах родного института. И именно с позиций совести. Как писал Гюйгенс, «претендовали на ту же честь не для себя, а для своих…». Вначале профессора предупредили. Дали совет. Не работают в наше время в одиночку, это противоречит коллективному духу современной науки. Не может такого быть, чтоб кого-нибудь нельзя было числить соавтором открытия. Надо поделиться успехом с товарищами. В ответ Александров счел уместным отшутиться — перечислил сообщникам весь состав своей лаборатории. Шутка обидела доброжелателей.

Той порой штатный состав института украсился сотрудником, о котором мало сказать достойный человек. Это была воплощенная совесть или, как говорят еще, ходячая совесть. Новенький сразу дал понять, кто он есть, — не оставлял без своей поправки с позиций совести — гражданской, партийной, научной — никакого обсуждения, ни одной резолюции. К тому ж был он импозантных пропорций, его волосы ниспадали красивой волной, а лицо было отмечено печатью грустной, вынужденной независимости. Ясно, что такое дело, как открытие, более того, вопросы авторства, поднимаемые фактом наличия возможного открытия, не могли стать чем-нибудь серьезным без его суждения. Он — вы поймите правильно — претендует на эту честь не для себя. (Для друга, как оказалось потом). Его беспокоит лишь, не пострадала бы справедливость. Но уж, коль речь о ней, он неумолим, как паровоз, взявший разгон.

Александров, установил человек-совесть, может быть, сделал открытие, но не раньше, чем другой сотрудник института, хотя не исключено, что и независимо от последнего. Это «не исключено» лишний раз доказывало беспристрастность судьи.

Приговор по делу об открытии был представлен в виде докладной записки, изложенной со спокойной хозяйской заинтересованностью в наведении законного порядка. Документ пошел по инстанциям, ходил долго, даже и после того, как дело было фактически закрыто, то есть призраком, однако, требующим все новых комиссий, расследований, заключений, объяснений, бессонниц, нервных перегрузок и сердечно-сосудистых срывов.

Первому записка была показана Александрову. По-людски. Без интриг. Открыто. Александров, будучи однообразен в своей шутливости, и тут не нашел ничего другого, кроме как поздравить автора с проделанной большой работой. Но неведомому, объявившемуся вдруг сопернику сказал, что недобрую ему оказывают услугу. «От вашего имени излагается теория, в которой наврано главное. Либо вы не разбираетесь в собственных мыслях, либо их искажают с вашего согласия, либо мысли эти не ваши, а вами неумело списаны. Если я не прав, ответьте мне на два-три вопроса по поводу использованных в вашей работе коэффициентов, формул и выводов».

Соперник отвечать не стал. Ни Александрову, ни кому-нибудь еще. Он официально отрекся от авторства. Но ходячая совесть и припертая к стене от своих слов не отреклась. Ее стыдили, она спокойно сносила людское непостоянство. Когда же представился случай уйти с повышением, ушла и получила повышение.

Борьба за справедливость, ко всему прочему, прекрасна тем, что находит оправдание, какими бы личными мотивами ни руководился борец. Это поощряет особо вступать в единоборство с притязающими на славу. Вы только посмотрите, как обильны ряды воителей против авторов изобретений. И все они преследуют интересы государства, интересы справедливости.

Стая алчущих справедливости не выпускает Александрова из виду ни на минуту. Нет-нет да и придет письмо ему самому, или на адрес института, или журнала, где упомянуто его имя, с одним настоятельным требованием — разобраться наконец. Ходячая совесть уж если взялась за дело, не уймется, пока не заставит себя, и только себя, слушать.

В конце ноября Евгений Всеволодович пригласил смотреть новую машину. Будут гости, предупредил он.

Испытания этой «фантастической штуки» шли полным ходом, когда он еще лежал в больнице. Володя был за него, старший сын. Туда, в больничную палату, как в ставку, регулярно доставлялись сводки состояния дел. Они имели еще и лечебный эффект.

«Евгений Всеволодович, выехали, готовься, „Чайка“ несет быстро, в левом ряду!»

Действительно, машина с председателем Госкомитета по делам изобретений и открытий Совета Министров СССР И. С. Наяшковым и сопровождавший его кортеж проделали путь от Малого Черкасского переулка через пол-Москвы и Люберцы, утыканные знаками ограничения скорости, примерно вдвое быстрее, чем наша редакционная машина, хотя водит ее первый в городе лихач и озорник.

Короткая пресс-конференция. Александров рассказывает о недавнем визите по тому же поводу министра Б. Ф. Братченко, а также ряда ответственных работников аппарата ЦК КПСС, министерств и ведомств. Иван Семенович указывает карандашом: «Следы на этой вот шестерне есть?» В контексте разговора, происходившего над чертежной схемой того, что нам вскоре покажут в действии на полигоне, вопрос Ивана Семеновича означал: «Имеем ли мы дело с обыкновенной машиной, или тут нечто, претендующее на особую будущность?» Как он — сразу в точку. Инженер. Приглушенный голос, короткие деловые фразы, не первой молодости костюм, устарелые на синтетическом ремешке часы, строгая «золотая» оправа очков, невзрачный галстук — ничто в нем не поколеблет вашей уверенности в спокойной сдержанности собеседника, его умении отлично слушать.

«В том-то и дело, ни-че-го. Почти никаких следов!» — протяжно скандировал хозяин кабинета.